Лопатка - [3]

Я прибавил шагу.

- Не потеряй деньги, - сердито сказал я Васе. - Где они у тебя?

- Вот, - показал Вася.

- Давай лучше я их понесу, - сказал я.

Поколебавшись, Вася отдал мне свое сокровище.

Теперь мы шли по широкому Английскому проспекту{343}. Здесь уже чувствовалась близость рынка. То и дело навстречу нам попадались женщины с плетеными кошелками, из кошелок торчали то кочан капусты, то зеленые хвостики моркови и петрушки, то белоглазая голова судака или сига.

Наконец, перейдя со всеми предосторожностями трамвайные рельсы, мы очутились на рынке. Здесь, на рынке, было страшновато. Людей много, все большие, никто не видит нас, все толкаются. Я почувствовал, как Васина рука стала судорожнее сжимать мою.

Минут двадцать, наверно, мы бродили по рынку и искали место, где продаются лопатки.

Первый обнаружил то, что нам было нужно, Вася.

- Вот! - сказал он, останавливаясь.

В этом волшебном ларьке были выставлены дешевые деревенские игрушки: матрешки, паяцы-дергунчики, игрушечные дворницкие метелки, разноцветные вертушки на палочках, вроде аэропланного пропеллера, кукольная мебель, пасхальные деревянные яйца, деревянные некрашеные солдатики и другие вырезанные из дерева игрушки - птицы, медведи, кузнецы... Все эти фигурки приходили в движение, что-нибудь делали, когда их дергали за веревочку или складывали гармошкой: солдаты строились по трое, кузнец бил молотом по наковальне, медведь, кажется, тоже бил молотом, птицы что-то клевали. Были среди этих игрушек и лопатки, были железные и были деревянные, обитые внизу для прочности светлой жестью. Но мое внимание привлекли почему-то не лопатки, а маленький, но совсем как настоящий игрушечный платяной шкаф.

- Смотри, какой шкаф, - сказал я Васе.

- Да, - восхитился Вася. - С зеркалом.

- Почем этот шкаф? - спросил я у хозяина.

- Этому шкафу цена восемь гривенничков, господин хороший, - весело ответил мне дядя в высоком огородницком картузе.

- Восемьдесят копеек, - объяснил я Васе.

- Мало? - сказал Вася.

- Мало, - сказал я. - Придется купить лопатку.

- Почем лопатки? - обратился я к картузу.

- Лопатки железные - четвертак, деревянные - пятиалтынный.

Ни двадцати пяти копеек, ни даже пятнадцати у нас не было.

- А за две копейки у вас ничего нет? - спросил я.

- За две копеечки?

Хозяин поискал глазами.

- За две копеечки - вот, пасхальное яичко могу предложить.

Белое, некрашеное деревянное яйцо, плохо выточенное, с заусенцами, не показалось мне привлекательным. Я посмотрел на Васю. На его лице тоже не было восторга.

- Дорого, - сказал я. И мы пошли дальше.

- Лопатку не купить на твои две копейки, - сказал я Васе.

Вася виновато вздохнул.

- Давай тогда что-нибудь другое купим.

Что-нибудь другое купить мы пробовали. Но все, к чему бы мы ни приценялись на рынке - игрушечные вожжи, пугачи, медные нательные крестики, игрушечные сабли в черных ножнах и такие же кортики, проволочные клетки-мышеловки, гипсовые мопсы-копилки, белые детские валенки с красной узорчатой каемочкой, - все это стоило гораздо больше наших двух копеек.

Кончилось тем, что, блуждая по рынку, мы забрели в те ряды, где одуряюще пахло яблоками, сливами и другими дарами осени. Мы остановились перед горой антоновских яблок.

- Почем? - уныло спросил я, уверенный, что и яблоки окажутся нам не по карману.

- Три копейки пара, - ответил торговец.

- Три? - уже привычно огорчился я. - А за две нет?

- А за две - вот, пожалуйте, самое распрекрасное яблочко.

И торговец, поискав, выбрал на своей горе и в самом деле удивительное, огромное, зеленовато-желтое, не совсем круглое, бугристое антоновское яблоко. Не веря своему счастью, я взял тяжелую антоновку и робко протянул продавцу двухкопеечную монетку. Он кинул ее, не глядя, в висевший у него на боку большой кожаный кошель, защелкнул замочек и сказал серьезно:

- Кушайте на здоровье.

Я сделал несколько шагов и понюхал яблоко. От него пахло так, как никогда в моей жизни, ни раньше, ни позже, не пахло ни одно яблоко. Зубы мои сами собой впились в хрустящую сочность кисло-сладкого плода. Я зажмурился. Казалось, вот-вот вместе с яблоком во рту у меня начнет таять язык.

- А мне? - услышал я жалобный голос Васи.

Совесть во мне проснулась. Я покраснел.

- Да, конечно, теперь ты, - сказал я и протянул надкушенное яблоко Васе. - Кусай. Только немного.

Он деликатно откусил. Потом, не торопясь, откусил я. Потом опять он.

Так мы и шли по рыночной площади, а потом по Садовой в сторону Усачева переулка, по-братски делясь этим, как с неба свалившимся, подарком судьбы. Прохожие, оглядываясь, улыбались.

А Вася шел чем дальше, тем медленнее. Часто вздыхал, останавливался. Даже яблоко стал есть как-то без интереса.

И тут я, кажется, в первый раз за все это время вдруг подумал о том, что ушли мы без спросу, что дома нас ждут и, может быть, уже ищут. Стало сразу невесело. Тем более что и яблоко было уже съедено, и двух копеек, суливших нам до сих пор столько радости и блаженства, не стало больше в наших карманах.

Я поискал, куда бы кинуть обглоданный яблочный огрызок, и тут вдруг увидел, как из-за угла Могилевского проспекта{345} на Садовую улицу вышла процессия "сандвичей". Пять или шесть мальчиков - чуть побольше меня, облаченные в белые балахоны и в белые не совсем чистые цилиндры, шли гуськом по мостовой ближе к тротуару, и каждый нес на двух длинных палках что-то вроде картины или афиши. Это называлось - живая реклама.