Лондон - [399]

Пробыв боктонским сквайром двадцать лет, Эдвард, фигура и без того внушительная, приобрел небывалый авторитет. Мальчики благоговели перед солидным кентским землевладельцем. Что касалось Булла, тот не напрасно управлял пивоварней и быстро разобрался в мальчишках. Имея обширнейшие знакомства повсюду, он мало кого не мог раскусить, а потому небрежно обратился к одному из мальчиков:

– Ты Миллворд, говоришь? Я знаю брокера по имени Джордж Миллворд. Не твой ли родственник?

– Это мой дядя, сэр.

– Так-так. Передай ему мои наилучшие пожелания, когда увидишь.

Было совершенно понятно, что любезность оказывал именно Булл.

Он немного порассказал о Чартерхаусе в его бытность, выяснил, что охотился с отцом другого мальчика в Западном Кенте, которым ныне владел совместно с собственным сыном; главный же ход припас напоследок. Когда пир подошел к концу, Булл откинулся на спинку, задумчиво улыбнулся и обратился к Генри:

– Я сильно тоскую по твоему отцу, Генри. – И пояснил для мальчиков: – Полковник Мередит был, знаете ли, отличным спортсменом. – И восхищенно кивнул. – А тигров настрелял, наверное, больше всех в Британской империи.

А для мальчиков это было несомненным геройством. Перед уходом Булл выдал каждому по полкроны, а Генри – целую. На ближайший семестр он избавил внука от неприятностей.

Дженни Дукет сошла в преисподнюю, сама себе удивляясь. Еще и в холодный день! Правда, в туннеле оказалось не холодно.

Арнольд Силверсливз не дожил до минуты, когда сбылась его мечта о системе электрических туннелей. Горэм Доггет, изыскивавший средства на них целый год, заключил: «Поторопились лет на десять». И был не так уж не прав. На заре нового века за дело взялся другой американский предприниматель, мистер Йеркс из Чикаго, который спроектировал и построил бо́льшую часть лондонской подземки. Как в точности и предвидел Арнольд Силверсливз, электрические поезда пошли под землей, а на возвышенностях станции вроде «Хэмпстед» находились так глубоко, что спуск в них напоминал спуск в шахту.

От станции «Хэмпстед» Дженни доехала до «Юстон», где ей предстояло пересесть на поезд до Английского банка. А уж оттуда можно дойти пешком. «Но я буду выглядеть полной дурой, разгуливая по Тауэрскому мосту, пока не отморожу задницу», – повторила она себе.

Миссис Силверсливз теперь выходила редко, но если случалось, то у нее было два излюбленных места. Первым являлось кладбище в Хайгейте, где похоронили в согласии с его волей Арнольда Силверсливза, где он обрел последний приют под чугунным надгробием собственного дизайна. Другим был Тауэрский мост, ибо на склоне лет Арнольд Силверсливз настолько гордился участием в создании ферм для этого массивного железного сооружения, что Эстер спускалась к берегу, подолгу смотрела и говорила: «Вот истинный памятник моему мужу!»

Однако на прошлой неделе она занемогла и попросила Дженни:

– Сходи за меня. Поезжай, погуляй там и расскажи потом, как он выглядит.

Этим и занималась Дженни, когда повстречалась с братьями Флемингами.

Милая старая миссис Силверсливз! В память Дженни навсегда врезалось ее первое появление в большом доме, увенчанном щипцовой крышей. Она отчаянно нервничала из-за новой фамилии Дукет и наставлений бабушки Люси, звучавших в ушах. «Но ты получишь кров, Дженни», – сказала бабушка, и это в известном смысле сбылось.

Прислуге жилось тяжело. Дженни часто приходилось вставать в пять утра и покидать свою каморку в мансарде. По молодости ей поручали самую черную работу: таскать наверх ведерки с углем, отскребать каминную решетку, начищать латунь и оттирать полы. К ночи она валилась без сил. Но это был рай по сравнению с жизнью в Ист-Энде. Чистая одежда, свежие простыни, приличная еда. По воскресеньям ее заставляли ходить с господами в церковь, но девушка не расстраивалась. И если поначалу было трудно делать книксен перед мистером Силверсливзом и выказывать необходимое уважение экономке, то она понимала, что так заведено и ничего не попишешь. «Все мы, Дженни, должны сидеть в своих санях», – мягко напоминала ей миссис Силверсливз.

И постепенно произошли мелкие перемены. На Рождество всегда был подарок. Старый мистер Силверсливз научил ее распоряжаться скудными сбережениями, которые время от времени пополнял гинеей. Что до миссис Силверсливз, то Дженни по мере возвышения до горничной и наконец до камеристки осознала, что старая леди очень ее любила. То и дело звучало: «Дженни, возьми-ка этот шелковый шарф, пригодится на выходных». Или перчатки. Или даже пальто, часто почти неношенные. А пару раз она заподозрила, что и вовсе специально для нее купленные. Овдовев, миссис Силверсливз постоянно просила ее посидеть с ней в гостиной, почитать газету – она не разбирала мелкий шрифт – или просто поговорить. Запретной была лишь одна тема. Ни слова не говоря госпоже, Дженни два раза в год отправлялась в Ист-Энд проведать отца и брата. Если же ей случалось о том обмолвиться, старая леди замыкалась и отрезала: «Мы не хотим об этом слышать, Дженни».

Мужчин в ее жизни не было. В юности с ней заигрывали разносчики, но девушка их быстро отшила. С годами, общаясь с другой прислугой, она обзавелась несколькими друзьями и иногда встречалась с мужчинами. Был молодой кучер, были зеленщик и вагоновожатый – все они проявляли к ней интерес. «Понятия не имею, с чего вдруг, – поделилась она с кухаркой. – У меня и взглянуть-то не на что, кожа да кости». Но как только к ней начали подбивать клинья, она спокойно отвадила всех. У нее были на то причины. А в последние годы Дженни почувствовала, что старая миссис Силверсливз настолько привыкла во всем на нее полагаться, что бросить ее всяко было бы совестно.