Лондон, любовь моя - [6]

— Ну а мы как поживаем?

С головы мисс Хармон свисают темные пряди, а выдающийся нос и подбородок подчеркивают ее грубоватый прерафаэлитский профиль. На ней платье из материи с узором в духе Уильяма Морриса. Похожая ткань часто идет на обивку мебели. По обыкновению полудремлющий Маммери начинает просыпаться.

— Ну, так как мы поживали?

Под руководством мисс Хармон и доктора Сэмита кто охотно, кто нехотя, кто обиженно, кто весело, все начинают отчитываться за прошедшую неделю, вплетая в рассказы истории о каких-нибудь приключениях. Тут случаются отчеты, содержащие зерно правды, случаются и те, что выдуманы от начала до конца. Мистеру Киссу нравятся эти сеансы. Его собственные истории обычно носят анекдотический характер, сенсационный, иногда юмористический, потому что он не в силах подавить желание всех позабавить. Что касается миссис Газали, то она, как правило, рассказывает что-нибудь услышанное от знакомых. Печальные истории о мелкой несправедливости, о ситуациях, когда ей пришлось почувствовать, что оказанная ею помощь была недостаточна. Иногда она признается в том, что способна читать чужие мысли, как телепат, но знает, что это смущает не только пациентов, но и самого доктора Сэмита. Старушка Нонни рассказывает о знаменитых друзьях, неслыханных вечеринках, случайных встречах с родственниками, многие из которых давным-давно умерли, и не требует никакой реакции, кроме периодических одобрительных восклицаний. Дорин Темплтон слушает все это с недоверчивым смирением, а затем заводит разговор о том, как плохо ведут себя по отношению к ней люди даже тогда, когда она пытается им помочь. Мистер Пападокис, опустив глаза и бормоча так тихо, что тому, кто хочет разобрать его слова, приходится напрягать слух, говорит главным образом о том, как ему тяжело приходится со своей женой, своей матерью, с детьми, с братом и свояченицей.

— Она такие гадости говорит. Спрашивает, какие панталоны носит моя подружка. У нее одно на уме. Она не гречанка. Вы понимаете? — Изредка голос его поднимается до ноты риторического протеста: — Что это такое? Как я могу на это отвечать?

Когда очередь доходит до мистера Файша, он пожимает плечами, как бы извиняясь:

— О, у меня все как обычно. — Он мягко улыбается. — Но что я могу поделать?

Сорок лет назад он женился на англичанке. Они все еще живут в Брикстоне, но думают переезжать. Долгие годы они страдали из-за расистских предрассудков соседей, теперь им самим не нравится семья из Мексики, поселившаяся неподалеку. Мистер Файша хочет избежать обсуждения своих личных проблем и пускается в общие рассуждения:

— Но разве мы можем что-то изменить? — спрашивает он Группу. — В определенном смысле все мы, так сказать, — жертвы истории. Вы согласны?

Сюда его прислали из психбольницы, куда он попал после того, как поколотил таксиста, отказавшегося в ночное время везти его из Вест-Энда. Встретив здесь Маммери, он поначалу был неприятно удивлен, но теперь очень рад, что смог свести с ним знакомство.

Мистер «Харгривз» объявляет о том, что по-прежнему полон презрения к тому, что он называет истеблишментом. Студенты Школы искусств, в которой он преподает два раза в неделю, и на этот раз довели его «окончательно». Он ударил одного из юнцов, и его выгонят из Школы, если это повторится.

— Едва тронул! Я зверею только тогда, когда дело касается искусства. Идиот ляпнул какую-то чушь про Поллока. Ну, эти обычные мещанские шуточки. Вам любой скажет, что я никогда особо не любил абстрактную живопись, но это невежество нынешних переростков меня просто бесит. Я не собирался его бить. Я и не бил его. Пятьдесят лет назад этому наверняка не придали бы никакого значения. В общем, похоже, что я родился не в свое время. Взять даже мой стиль живописи. Я всегда хотел быть прерафаэлитом.

Улыбка мисс Хармон выражает глубокую симпатию.

Все терпеливо сносят его тирады. Раз в неделю излить свой гнев — вот все, что нужно мистеру Харгривзу. Между тем входит Артур Партридж, и его снова всем представляют:

— Мы знакомились с Артуром на прошлой неделе, — напоминает мисс Хармон.

Артур переминается с ноги на ногу и широко улыбается.

Это просто детский сад нас превращают в детей и говорят чтобы мы учились постоять за себя унижают наше достоинство укоряя за неспособность противостоять реальной жизни.

Артур — пекарь, и даже сейчас у него руки в муке. Стоит, словно готовится выхватить хлеб из печи.

— Вы скоро освоитесь, — ободряет его доктор Сэмит и указывает карандашом: — Пожалуйста, Артур, садитесь вон туда, рядом с Дэвидом.

Мэри Газали открывает глаза: кто это сказал?

Говорят, первая ракета к счастью промазала. Вторая сотворила чудо. Но мистер Кисс знает все о ракетах и чудесах. Мэри Г. тоже.

Маммери вспоминает, что Артур Партридж рассказывал, но так и не закончил любопытную историю о сточных трубах. Эта история интересна ему потому, что следующая его книга будет посвящена подземным водотокам Лондона. Впервые он спустился вниз несколько лет назад в поисках легендарных подземных жителей. По слухам, стадо свиней, одичавших в начале девятнадцатого века и обитавших на реке ниже виадука Холборн, отправилось по ним на свое старое пастбище. Маммери надеется, что Партридж расскажет еще несколько анекдотов на эту тему, поскольку продолжает оправдывать свое посещение Клиники исследовательскими задачами, а вовсе не необходимостью медицинской помощи, хотя и признает, что таблетки ему помогают. Маммери — сторонник таблеток. Он не хочет рисковать так, как Джозеф Кисс, отказывающийся от продолжения курса: «Эти таблетки — наш якорь, мой юный друг, но иногда бывает лучше обрубить канат и позволить кораблю дрейфовать! Вот почему я не меняю свои привычки. Все интересное случается лишь в открытом море!»