Ломка - [12]

У Андрея была одна странность. Он с детства чувствовал ответственность за поступки едва знакомых ему людей. За парней ему сделалось стыдно и обидно только потому, что он имел неосторожность с ними познакомиться и стать свидетелем готовящейся с их стороны мерзости. Но Андрей их не винил, думая, что все дело в гибельной тлетворной среде; в печати разложения, неопределенности и беспросветности.

— "Крестьянин — это же от слова христианин, — человек, который честно, а никак не воровством добывает себе хлеб в поте лица. Почему сегодня по воле непонятного рока это слово исчезло из русского лексикона? Крестьянина заменили фермером, этим чуждым нашим традициям иностранным заменителем. Крестьянство когда-то было опорой государству, а не подпоркой, как сегодня. В высшем обществе это понимали и стремились облегчить жизнь простого мужика, дав ему волю. С 1861 — ого, года отмены крепостного права, минуло три поколения рабов, и на свет нарождались люди, не помнящие бесправия в отношении их пращуров. Вольный пахарь, взявшись за плуг, только начинал наливаться соками, матереть, только стал осознавать свою значимость и незаменимость для государства… и грянул семнадцатый. Свершилась революция, и Россия оказалась отброшена на несколько десятилетий назад. На арену истории снова взошли рабы — рабы государства. Интеллигенция была стерта с лица земли, и некому стало прикрывать мужика. От привилегированного класса остался лишь могильный пепел от полыхающего некогда костра, от мужика — земля, ему до сих пор не принадлежащая", — размышлял по дороге Андрей.

За думой он не заметил, как подошел к деревянному срубу Наглого. В замешательстве остановился, облокотился на зеленый палисадник, не решаясь сделать первый шаг к своей цели.

Собравшись с духом, пронзительно свистнул. Сердце, ощутив тесноту, панически заметалось в груди, и Андрею показалось, что вся деревня должна услышать страшное биение. На тело навалилась усталость, ноги подкашивались, в голове помутилось.

В этот момент скрипнула калитка, и перед глазами парня вырос лысоватый сгорбленный дед, одетый в рубаху с косым воротом, военное галифе и калоши, с торчащими из них шерстяными носками.

— "Наглый — это фамилия", — мелькнуло в голове.

— Здравствуй, дед.

— Здоровы были.

— Я, дед, вот по какому вопросу. Хотел вишни у тебя попросить. Говорят, во всей округе такой не сыщешь.

— Говорят, в Москве кур доят, а вишня у меня, правда, добрая. А ты, случаем, не из тех сорванцов, которые уже были? — с хрипотцой курильщика спросил старик.

— Нет, не из тех. То есть, врать не буду, именно из тех, — ответил Андрей.

— Врать не стал. Молодец… Ну, че встал как вкопанный — проходи. Будет тебе вишня.

Таким приемом Спасский был ошеломлен. Удача сама пришла в руки — негаданно, но так приятно. Дед оказался не таким уж строгим, каким намалевало его сознание.

Так часто бывает, что мы, подверженные влиянию со стороны досужими разговорами обывателей, заранее составляем негативное впечатление о людях. А человек многолик: с кем-то добр, с кем-то зол — по ситуации. Может, корни такого восприятия кроются в природе нашей? Мы инстинктивно стремимся разглядеть в окружающих темные стороны, чтобы успеть собрать в комок нервы и воспрепятствовать посягательству на наше эго. Треть жизни мы проводим в таких размышлениях. Радуемся, если наши предположения о людях оправдываются; огорчаемся, если человек оказался не таким уж плохим, каким мы его себе представляли; и часто забываем о том, что надо просто жить. Жить и верить людям, не терзая себя сомнениями по поводу того, что подумают о нас, что ответят; и самим не отыскивать потенциальную подлость в других. В чужую душу не проникнешь, в своей то не каждый разберется.

***

Кусты вишни были посажены квадратно-гнездовым способом на значительном расстоянии друг от друга, чтобы легче было к ним подходить и собирать ягоду. Вишня была единственной культурой, размещенной на приусадебном участке, исходя из негласных понятий о правильности. Все остальное росло в беспорядке, точно семена в унавоженную землю занесло в наглинский сад из дальних краев, и так рыхлая почва зернышкам приглянулась, что здесь они пожелали пустить корешки, пробиться к солнцу, вырасти в деревья и радовать бесцветные глаза дряхлого деда.

Особой гордостью Наглого были яблони, щедро одаривающие старика в пору увядания всего живого — глубокой осенью. Ранней весной дед никогда не формировал крону у садовых деревьев, считая такое занятие преступным насилием над природой, и позволял своим красавицам грушам, невестам-яблоням, скороспелому ранету, неприхотливой сливе расти, как им вздумается. Единственное, чем занимался дед, так это тем, что делал подпорки для обессилевших ветвей, клонившихся от тяжести плодов.

Сад был его детищем, его сыном. Зимой дед валялся на печке, а ранней весной выползал на улицу к своим деревьям и проводил среди них большую часть дня, вяло реагируя на призывы старухи вернуться в дом.

Вишня не плотно облепляла ветки, из-за этого была крупной, мясистой — так и просилась в рот.

— Дед, с какого куста собирать?

— А какой на тебя глядит, сынок, с того и сымай. Я ж не только для себя этот сад устраивал. Всю жизнь мечтал, чтобы люди, ребятишки ко мне приходили, а я бы присел на завалинке да наблюдал бы за ними, сердцем оттаивал. А сейчас они не с прошением приходят, а как разбойники вламываются. Ладно, если бы просто брали, не пакостили. Так нет же — поломают все после себя, порушат, оставляя срам… Времена-а-а, — сокрушался старик.