Лохотрон для братвы - [36]

30

Макарыч заскочил домой и созвонился с Репкиным. Размечтавшийся судья уже извелся от нетерпения, ожидая дальнейшего развития событий на заманчивом пути своей политической карьеры. В том, что таковая состоится, он не сомневался, действительно чувствуя себя наиболее приемлемой кандидатурой.

Василий Иванович коротко и деловито договорился к господином Костровым о встрече и подумал: «Не прошло и суток после знакомства, а Андрей Дмитриевич уже объявился, стало быть, все нормально. Ну а я свой шанс не упущу…»

«Ну, козел, держись! — в это же время думал Макарыч. — Щас ты узнаешь, что такое высшее политическое общество!» — и набрал телефонный номер ресторана «Континент».

Шикарное заведение, облюбованное городской элитой, контролировал Ящер, и старикаша иногда забивал там стрелки, если на собеседников надо было произвести впечатление.

— Слышь, Михалыч! — инструктировал Костров директора. — Столик угловой чтоб свободен был; встретишь сам; про Макарыча — забудь, называй по имени-отчеству; два халдея чтоб на подхвате стояли; да и телки поприличней, вдруг понадобятся!

— Макарыч, все будет по высшему разряду! — понимающе соглашался директор. — А как ваше имя-отчество?

— Андрей Дмитриевич, как Сахаров. Запомнил? — Дав отбой, Костров распахнул дверцы гардероба…

* * *

Судья еле дождался конца заседания, быстро зачитал приговор:

— Согласно статье такой-то шесть лет общего режима с конфискацией имущества… Отдыхайте, гражданин…

Сняв мантию и посмотревшись в зеркало, Василий Иванович удовлетворенно хмыкнул:

— Ну что ж, займемся делами государственными, страна заждалась честных принципиальных политиков…

* * *

У здания суда стояла белоснежная элегантная «вольво», за рулем сидел в стильном костюме, в белоснежной рубашке, не менее элегантный господин Костров.

Василий Иванович решил придерживаться официально-деловой линии поведения. Андрей Дмитриевич, как обычно, вел себя непринужденно, шутил и улыбался.

Первым о деле заговорил нетерпеливый Репкин:

— Я подумал над вашим предложением, и у меня возникли сомнения. Во-первых, в силу служебного положения я не могу идти на выборы по партийному списку, во-вторых, я имею собственные принципиальные политические воззрения, которые могут вас не устроить; в-третьих…

— Василий Иванович, да расслабьтесь, успеем мы еще поговорить о делах, до выборов время есть, — воспользовавшись секундной паузой, перебил Костров.

В сущности, никакого конкретного предложения еще не было, и напыщенная деловитость служителя правосудия, так серьезно воспринявшего импровизацию бандита-фантаста, была более чем забавна.

«Интересно, а если б я предложил на Луну слетать?» — подумал старикаша.

Для начала он просто хотел Репкина оглушить, показав другую жизнь, стремительно пролетающую мимо скромных интересов районного судьи.

«Кажется, я перемудрил, — размышлял Макарыч, — козел сам в капкан лезет, не удивлюсь, если сегодня все решится».

«Вольво» остановилась у ресторана. Швейцар предупредительно открыл стеклянную дверь, пропуская двух мужчин примерно одного возраста и одинакового роста, но контрастно отличающихся друг от друга. Если один с «дипломатом» в руке мог сойти за преуспевающего банкира, то другой — с потертым портфелем — напоминал директора сельской школы, случайно попавшего на показ модной одежды.

Михалыч, ящеровский барыга, не подвел:

— Андрей Дмитриевич, здравствуйте! Давненько вы у нас не появлялись. Как здоровье, семья, бизнес? Прошу!

— На счет бизнеса ты переусердствовал! — как бы здороваясь, шепнул Макарыч. — Я занимаюсь политикой!

Директор врубился сразу:

— Прошу! Ваш столик свободен, надеюсь услышать от вас о новых политических интригах!

Усевшись за стол, Репкин осмотрел шикарный, но в то же время уютный зал. Среди посетителей мелькнуло несколько знакомых по телевизионному экрану лиц.

— Зачем мы здесь? — растерянно спросил судья.

— Привыкайте, вся политика делается в таких местах. — Душа Кострова надрывалась от смеха, потенциальный взяточник был похож на филина среди павлинов.

Обслуживание было на уровне: два халдея, опережая друг друга, предлагали, подливали, убирали и опять подливали…

Малопьющий Репкин окосел мгновенно, после третьей рюмки коньяку он забыл все неприятности последних дней, после пятой провожал взглядом шикарных проституток, после десятой — обращался к Макарычу на «ты» и по отчеству:

— Дмитрич! Мы неправильно живем! Мы забыли нашу родину, наших стариков и старушек, детей и внуков, за которых мы воевали, для которых строили Днепрогэс и Магнитку, возводили Останкинскую телебашню и Беломорканал, клали дубовые шпалы на БАМе, а из горящих глоток только три слова «Да здравствует Коммуна!». Наш паровоз вперед летит!.. — И уже садясь в машину с помощью Макарыча и швейцаров: — Дмитрич! У меня больная совесть!..

— Подожди, Иваныч! — перебил Макарыч и надавил кнопочку диктофона. — Что у тебя совесть?..

* * *

На следующий день на дверях зала № 9, под табличкой «Судья Репкин Василий Иванович» висела бумажка с надписью: «Судья болен. За справками о переносе заседаний обращаться к секретарю».

Нина Петровна поднесла лежащему на широкой постели Репкину крепко заваренный чай. Голова у судьи раскалывалась от боли, ватное тело не желало слушаться.