Логика смысла / Theatrum Philosophicum - [21]
Тем не менее слова-бумажники могут появиться и в этих случаях. Снарк [Snark] — это слово-бумажник, обозначающее фантастическое составное животное: shark + snake, акула + змея. Но это все-таки вторичное, вспомогательное слово-бумажник, поскольку его содержание как таковое не совпадает с его функциями в качестве эзотерического слова… По содержанию оно указывает на составное животное, по функции же — коннотирует две разнородные серии, только одна из которых касается животного, пусть даже составного, а другая — бестелесного смысла. Следовательно, это слово выполняет свою функцию отнюдь не в качестве «бумажника». С другой стороны, Jabber-wacky [Бармаглот] — конечно же, фантастическое животное, но, одновременно, и слово-бумажник, содержание которого на этот раз совпадает с его функцией. Кэррол уверяет, что это слово сформировано из wooer или wocor, что означает «потомок» или «плод», и jabber, что выражает «возбужденный или долгий спор»[44]. Таким образом, именно в качестве слова-бумажника «Бармаглот» коннотирует две серии, аналогичные сериям «Снарка»: серию съедобных и поддающихся обозначению объектов животного или растительного происхождения — и серию, в которой идет размножение слов и которая касается выражаемых смыслов. Конечно, бывают случаи, когда такие две серии могут коннотироваться иначе, и тогда нет ни повода, ни нужды прибегать к словам-бумажникам. Следовательно, определение слова-бумажника как сокращения нескольких слов и объединения нескольких смыслов является лишь номинальным.
Комментируя первое четверостишие «Бармаглота», Шалтай-Болтай приводит в качестве примеров слова-бумажники: slity («хливкие» = хлипкие-ловкие), mimsy («мюмзики» = хрупкие-маленькие)… Здесь наши трудности возрастают. Ясно, что в каждом таком случае имеется несколько сокращаемых слов и смыслов. Но эти элементы легко организуются в одну серию с тем, чтобы составить глобальный смысл. Поэтому остается не понятным, как отделить слово-бумажник от простого сокращения или от синтеза соединяющей [коннективной] последовательности. Конечно, можно ввести и вторую серию. Как пояснял сам Кэррол, возможности интерпретации бесконечны. Например, можно свести «Бармаглота» к схеме песни Садовника, где есть две серии — серия поддающихся обозначению объектов (съедобных животных) и серия объектов, несущих смысл (символических или функциональных существ типа «банковский служащий», «марка», «дилижанс» и даже «действие железной дороги», как в Снарке). Значит, с одной стороны, можно интерпретировать конец первого куплета как означающее одной части, в стиле Шалтая-Болтая: зеленые свиньи (ruths [зелюки]), далеко от дома (тоте = from home [мова]), прыгать-нырять-вертеться (outgrabe [пыряться]) Но можно интерпретировать и как означающее другой части: пошлины по льготному тарифу (rath = rate + rather [зелюки]) вдали от пункта назначения были слишком высоки (outgrabe [пырялись]). Но тогда не ясно, какая же интерпретация предпочтительнее и чем слова-бумажники отличаются от конъюнктивных синтезов сосуществования или от любых эзотерических слов, обеспечивающих координацию двух или более разнородных серий.
Решение этой проблемы Кэррол дал в предисловии к Охоте на Снарка. «Полагая, что Пистоль произносит хорошо известные слова — „Кто король? Говори, голодранец, или умри!“, — Справедливый Шеллоу, конечно, почувствовал, что это должен быть либо Вильям, либо Ричард, но он не мог решить кто. К тому же он не мог сказать сначала одно имя, потом другое. Нельзя ли как-то объединить их? Это лучше, чем умереть. И он с трудом выдохнул: „Рильям!“» Таким образом, по-видимому, слово-бумажник основано на строгом дизъюнктивном синтезе. Минуя особые случаи, мы открываем общий закон слова-бумажника, согласно которому мы всякий раз извлекаем из такого слова скрытую дизъюнкцию. Так, для слова «злопасный» (злой + опасный), «если вы склонны хоть чуть-чуть к „злой“, то вы скажете „злой-опасный“, если же хоть на волосок вы склоняетесь к „опасный“, вы скажете „опасный-злой“. Но если вы обладаете редчайшим даром — совершенно сбалансированным разумом, — то вы скажете „злопасный“». Итак, необходимая дизъюнкция — не между злым и опасным, ибо каждый их них может быть тем и другим сразу. Скорее, дизъюнкция присутствует между злой-и-опасный, с одной стороны, и опасный-и-злой, с другой. В этом смысле, функция слова-бумажника всегда состоит в ветвлении той серии, в которую оно вставлено. Вот почему оно никогда не существует в одиночестве. Оно намекает на другие слова-бумажники, предшествующие ему или следующие за ним и указывающие, что любая серия в принципе раздвоена и способна к дальнейшему раздвоению. Как хорошо сказал М. Ботюр: «Каждое из этих слов может действовать как переключатель. Мы можем двигаться от одного слова к другому множеством путей. А отсюда — идея книги, повествующей не просто одну историю, а целый океан историй»
