ЛоГГ. Том 3. Стойкость - [19]

— …И вот так собственная мать едва не выколола мне правый глаз. Я был новорожденным, только-только открыл глаза, и мой отец ещё не видел меня, — на губах Ройенталя играла кривая улыбка, пока он рассказывал эту историю. Миттермайер молча глядел на своего друга.

Одна сцена постоянно вставала перед глазами Ройенталя:

Изящная молодая женщина сидит на постели. Её тонкие черты застыли, а в глазах пляшет огонь безумия, когда она нацеливает острие фруктового ножа в правый глаз новорожденного, которого она прижимает к груди. Дверь открывается, и появляется служанка, принесшая своей госпоже тёплое молоко. Она издаёт пронзительный крик. Чашка разбивается, молоко заливает ковёр. В комнату вбегают люди. Рука женщины выпускает нож и тот падает на пол. Секунду спустя воздух разрывает плач ребёнка…

Он не мог помнить эту сцену, но всё же она отпечаталась у него в глазах и в сердце. И этот образ, пустивший глубокие корни в его разум, послужил причиной, из-за которой возникло его недоверие ко всем женщинам.

Миттермайер впервые узнал, что лежит за случайными связями и развратом его друга. Не в силах найти правильных слов, он сделал большой глоток пива. Разрываемый на части сочувствие и симпатией к другу с одной стороны и желанием встать на защиту женщин (в первую очередь своей жены) с другой, он отвернулся. В такие моменты ум и образование никак не помогали понять, что же можно ответить. Жизнь Миттермайера была счастливой, и сейчас это заставляло его чувствовать себя ничтожным.

— Послушай, Ройенталь, это просто мои мысли, но…

Однако, повернувшись к другу, Миттермайер закрыл рот. Молодой офицер с разными глазами упал лицом на стойку, отдавшись наконец в сладкие объятия Гипноса.

На следующий день страдающая похмельем парочка отыскала друг друга в офицерской столовой. Миттермайер, которому всё ещё кусок в горло не лез, тыкал в картошку с беконом кончиком вилки, когда его друг угрюмо заговорил:

— Вчера я выпил лишнего. И наговорил того, что не должен был. Пожалуйста, забудь обо всём.

— О чём ты говоришь? — спросил Миттермайер. — Я сам выпил столько, что ничего не помню.

— Хмм… Вот как? Что ж, в таком случае, всё к лучшему.

В улыбке Ройенталя сквозила ирония. Направлена ли была эта кривая улыбка на неумелую ложь Миттермайера или на собственное пьяное признание, он и сам не мог бы сказать. Как бы то ни было, с того самого дня они никогда больше не поднимали этой темы.

Вот такие отношения были между ними.

V

Зигфрид Кирхайс долгое время служил главным помощником Райнхарда, и когда он ушёл, чтобы командовать собственным флотом, многие офицеры пробовали заполнить оставленное им место рядом с Райнхардом. Тем не менее, ни одному из них не удалось долго продержаться на этой должности. Никто во Вселенной не разделял чувств Райнхарда так, как его рыжеволосый друг. И более того, сами офицеры часто колебались. Им недоставало слаженности с Райнхардом, так что очень быстро их работа превращалась в простую передачу его односторонних приказов.

Ещё когда Кирхайс был жив, Райнхард, в поисках офицеров штаба, взял под своё покровительство Пауля фон Оберштайна. Теперь же он искал себе помощника, обладающего хотя бы десятитысячной долей таланта и преданности Кирхайса.

Но однажды к нему пришёл Артур фон Штрайт.

Штрайт прежде служил под началом герцога Брауншвейга, возглавлявшего конфедерацию аристократов, и предложил своему господину следующее: «Вместо того чтобы устраивать масштабную гражданскую войну, которая погрузит в хаос всю Империю, нам следует решить эту проблему, убив одного Райнхарда». Этим предложением он навлёк на себя гнев герцога и был изгнан. Когда впоследствии он попал в руки Райнхарда, молодому гросс-адмиралу понравилось уверенное поведение этого человека, и он отпустил его.

Райнхард вообще был очень чувствителен к красоте или уродству действий людей, и поэтому без колебаний хвалил таких, как Штрайт, даже если они были его врагами.

В сентябре предыдущего года, когда Райнхард потерял того, кто был ему ближе брата, шок и горе почти сломили его. Хотя, как ни странно, Райнхард не испытывал ненависти к Ансбаху, человеку, убившему Зигфрида Кирхайса. Его собственное чувство вины было слишком глубоким, и, кроме того, он нашёл красоту в действиях Ансбаха, отдавшего собственную жизнь в попытке отомстить за своего господина.

С другой стороны, к своему погибшему врагу, герцогу Отто фон Брауншвейгу, Райнхард испытывал гнев пополам с презрением. Этот человек, чьи тщеславие и гордыня привели его к жалкой смерти, заслуживал презрения за то, что не умел правильно распоряжаться людьми вроде Ансбаха и Штрайта.

«Он был обречён на гибель. И так уж вышло, что я стал орудием рока», — считал Райнхард. И потому не испытывал ни малейших угрызений совести.

Итак, однажды к Райнхарду пришёл Артур фон Штрайт. Его попросил об этом один из родственников, которому он был обязан и не мог отказать в просьбе. Тем более что и он, и его семья оказались выброшены на улицу после полной конфискации имущества.

«Если ты склонишься перед Райнхардом, он точно оставит нам что-нибудь. Пусть не всё, но хотя бы часть наших активов», — сказали ему.