Лодки уходят в шторм - [41]

— А зовут как? — допытывался Морсин.

— Тимофей Иванович…

— Тимоша! — подскочил Морсин. — Что же ты сразу не скажешь! Слышишь, Маша, Тимофей приехал!

Ульянцев беседовал с Агаевым, Ахундовым, Беккером, когда дверь вдруг распахнулась и в кабинет ворвался Морсин.

— Тимофей Иванович! Каким штормом занесло?

— Ба! Морсин! Володя! Здорово, братишка! — Они обнялись, расцеловались.

— Серега твердит: Отраднев, Отраднев, а мне и невдомек…

— Сережа — твой сын? — Ульянцев с удивлением и улыбкой посмотрел на Сергея, который во все глаза глядел на встречу друзей. — Ишь конспиратор, ни слова не сказал о тебе…

— Так я же не знал, что вы знакомы…

— Знакомы! Мы, брат, вместе матросскую лямку тянули!

Ульянцев отправился к Морсиным, и друзья проговорили до первых петухов. Вспоминали Балтику, Кронштадт, друзей. Даже самые тяжкие дни жизни, уйдя в прошлое, становятся милыми сердцу воспоминаниями, и, как это ни странно, зачастую вспоминаются не главные события тех дней, а второстепенные, порой забавные детали и мелочи. В ту ночь Ульянцев и Морсин вспоминали и о крикливых чайках над Финским заливом, который матросы называли "Маркизовой лужей"; и о скверах с подстриженными тополями и подвешенными на цепях скамейками-качелями; и о табличках у входа на бульвар: "Нижним чинам и собакам вход воспрещен"; и о пучеглазом Бурачке-Дурачке, и о "хозяине" Кронштадта адмирале Вирене…

— Сидорова помнишь? — говорил Морсин. — Ну вот, рассказывал он мне, как нарвался на Вирена. Однажды в "береговой" день шел он с девушкой и не заметил белой адмиральской собачки. Вернее, поздно заметил, не успел спрятаться, за собачкой выкатила адмиральская карета. Ну, Сидоров вытянулся, как положено. Вирен велел кучеру остановиться, поманил Сидорова, осмотрел его с ног до головы и спрашивает:

"Фуражка подписана?"

"Так точно, подписана, ваше высокопревосходительство!"

"Покажи".

Ну, Сидоров снял фуражку и показал внутреннюю сторону околыша. Все верно, фамилия чернильным карандашом выведена и от пота расплылась. Вирен не отстает:

"А клапан подписан?"

"Так точно, подписан, ваше…"

"Покажи!"

Представляешь, прямо на улице, при девчонке! Сидоров побледнел, а ослушаться приказа не смеет. Делать нечего, тут же расстегнул боковые застежки, опустил шуганы, показал клапан. Девушка покраснела и отвернулась, а госпожа, сидевшая в карете, смеялась…

— Посмеяться они любили, — кивнул Ульянцев.

Но прошлое вспоминали только поначалу. Ульянцева больше интересовало положение на Мугани.

Проснувшись на заре, Мария застала мужчин на том же месте за столом: муж горячо доказывал что-то, а Ульянцев молча и сосредоточенно слушал. Она быстро пожарила картошки, согрела чаю.

— Только не взыщи, Тимоша, сахару ни кусочка…

— Не беда, — мягко улыбнулся Ульянцев и высыпал на стол горсть коричневых и желтых отполированных до блеска речных камешков. — Пейте с конфетами.

Сергей, подсевший к столу, поразился, увидев, как Ульянцев кинул в рот камешек и, перебрасывая его во рту, как монпансье, стал пить чай, причмокивая и покачивая головой от наслаждения. Сергей засмеялся и последовал его примеру: в самом деле, чай казался подслащенным!..

…Ульянцев вернулся к письменному столу, перечитал письмо: "Здравствуй, дорогая любовь моя Танюша. Минула неделя, как приехал в Ленкорань…" Каждый вечер, едва схлынет дневная суматоха, Ульянцев писал Тане письма, как обещал, но отправить их не мог. Скорее всего, эти письма были для него как бы подведением итогов минувшего дня: что увидел, узнал, сделал.

За неделю знакомства с делами перед Ульянцевым вырисовалась неутешительная картина.

Внешне вроде все обстояло хорошо: власть взяли, десятка три ярых деникинцев посадили в тюрьму, создали советские органы управления, назначили на руководящие посты опытных партийных и военных работников, присланных Бакинским бюро Кавкрайкома.

Но на поверку выходило, что многие офицеры-деникинцы оставались на свободе: спороли погоны, притаились, выжидают; в учреждениях сидят тихие саботажники, спекулянты безбожно взвинчивают цены — жизнь вздорожала в сто раз! Нет еще суда для борьбы с ними. Крайисполком наложил контрибуцию в размере восьми миллионов рублей на помещиков и кулаков, крупных торговцев и богатых крестьян. Отказавшихся от уплаты ЧК арестовала.

Но лучше не стало, и ЧК арестовала около шестидесяти мелких торговцев, конфисковала их деньги, мануфактуру, бакалейные товары. Стало совсем худо…

А главное, нет единой крепкой Красной Армии, не хватает обмундирования и боеприпасов. Некоторые красноармейцы выбросили вконец завшивленные гимнастерки, и для них сшили рубахи и шаровары из мешковины. Многие ходили босиком. Мальчишки за пайку хлеба собирали гильзы, из которых в мастерской ремесленного училища делали патроны.

За месяц своего пребывания на посту главнокомандующего полковник Ильяшевич палец о палец не ударил для укрепления муганской Красной Армии. Разве что назначил на командные посты близких ему офицеров.

Ульянцев уже поднимал вопрос о смещении Ильяшевнча. Его поддержали Ломакин, Агаев, Ахундов, Беккер. Но многие муганцы и некоторые военные работники из присланных еще Бакинским совнаркомом, в том числе Кропотов и, как это ни странно, Морсин, возражали: