Лодка за краем мира - [186]

Макс хотел выскочить из своего убежища и ринуться на помощь, но, забыв про ступени, споткнулся расставил в стороны руки, покатился кубарем и ударившись плечом в металлическую преграду.

– Это что за…, – выругался он в сердцах.

Путь к друзьям преградила крепкая стальная решетка… Он вцепился руками в железо, раздирая кожу, дернул прутья на себя, однако непокорный барьер даже не думал уступать. Кольцо врагов, тем временем, замкнулось, и крики друзей стихли. Только деловито шелестели сутаны, да мягко хлопали сандалеты по камням.

"Все, теперь уже все, они прикончат Эмму и их всех, прежде, чем я выберусь из этой волчьей ямы. Или, возможно, уже прикончили. Или, может быть, это такая подстроенная ловушка – поймать и убить их, а меня оставить на потом.

Ну, нет, я им так не дамся. Да и не я им нужен, а эти пирамиды. Он поправил лямку вещевого мешка. Нет, ничего они не получат, пока я живой", – от этой мысли сделалось немного увереннее и не так страшно.

Он поднялся, кинул последний взгляд на молчаливую толпу людей в сутанах и пошел по коридору прочь.

Злость, сдобренная горечью, клокотала в нем кипящим котлом, он шел, не чувствуя земли и не замечая ничего вокруг. Из мрака на него налетел бежавший невесть откуда сломя голову слуга, похоже из тех же, что он только что видел – он, не раздумывая, отшвырнул его.

Истошный крик врага лишь раззадорил и позабавил его: Я ведь могу, тоже могу – и ничто меня не сможет остановить, – ощущение собственной силы залило его сознание.

Слуга кричал вслед неразборчивые проклятия и угрозы. Когда голос его окончательно растворился в изгибах коридора, руки Макса нащупали гладкую лакированную поверхность, совсем не похожую на холодную неровность камней.

– Дверь. Похоже, дверь, – зашептал он, – Но где тогда рукоять, чтобы она открылась? Ага, вот и она, – пальцы нащупали крохотную выемку.

Створка качнулась в сторону, в глаза брызнул жидкий серый свет, показавшийся после темноты ярче полуденного. Макс зажмурился.

Похоже, когда-то тут была спальня. У стены стояла большая кровать под бордовым балдахином на деревянной раме. У давно потушенного камина валялось перевернутое на бок кресло, прикрытое серой плащаницей. За ним у самых окошечек-бойниц стоял покрытый толстым слоем пыли откидной письменный стол, прикрученный торцом к старинному книжному шкафу.

Дверца, через которую он проник в комнату, была, вероятно, потайным входом, поскольку пряталась за большим, в рост человека, зеркалом в самом углу комнаты. Парадная же дверь, отделанная черным деревом и бархатом, была заперта.

Комната показалось ему знакомой, даже уютной, несмотря на тлен и запустение. Он сдернул плащаницу с кресла – и тут же ему захотелось сесть и расслабить уставшую спину и натруженные ноги. Он попробовал сопротивляться, убеждая себя в бессмысленности и ненужности этого действия. Острой иглой вонзилась мысль о схваченной девушке и о, возможно, уже умерщвленных друзьях. Захотелось скорее идти дальше, пока еще не стало поздно.

Но неведомый голос внутри него зазвучал как приказ: Ты должен остаться, ты можешь изменить все здесь и сейчас.

Что за чертовщина, что за голос? Изменить? Как изменить?

Он потряс головой, отгоняя наваждение, и плюхнулся в кресло, швырнув вещмешок перед собой.

Может, бросить эти камни здесь, тогда они отвяжутся от нас? Понять бы, что делать?

Взгляд скользнул по запыленному зеркалу, и тут он увидел комнату – совершенно другую комнату – она была такой же и одновременно другой. Чистой и прибранной, с новой мебелью, в камине горел огонь, вокруг кровати стояла группа людей в темных костюмах.

Он подошел ближе, люди расступились, давая дорогу, и он увидел человека, лежащего в кровати. Тот умирал. Лицо его, бледное, обтянутое белой прозрачной кожей, похожей на слой тончайшего пергамента, выражало страдания, последние страдания в жизни. Синие губы умирающего зашевелились и он с хрипотой произнес, обращаясь к Максу:

– Всю свою жизнь я был верен присяге Их Величеству и, надеюсь, был достоин моих славных предков, всегда почитавших честь свою превыше сиюминутных выгод и положения. Не посрамите же ее и Вы, сын мой. Помните, что лишь честный бой дает истинную славу воину, а ложь и трусость, как бы тщательно они ни были скрыты от окружающих людей, пятнают весь род, и весь род будет требовать искупления.

Дыхание стало подводить старика. Он замолчал, из груди раздались хрипы.

– Это мой последний день в этом мире. Я не боялся жить эту жизнь, и без страха покидаю этот мир. Запомните хорошенько то, что я сказал Вам в этот день. А теперь идите, Мэйрен, мне еще о многом надо подумать…перед тем как я перейду…через реку…

Старик опять тяжело захрипел, хватая ртом воздух. Кто-то из слуг крикнул:

– Доктора, зовите доктора!

В глазах у Макса поплыли масляные, радужные круги, он попробовал протереть глаза, но это ничуть не помогло. Комната растворилась, подобно зыбкому утреннему туману, снова приобретая запущенный, неприбранный вид.

И опять эти пирамиды, снова они сработали как спусковой крючок! Он дернул завязку вещмешка и вытащил саквояж. Кристаллы горели неясным синим огнем изнутри, как тогда ночью, у него в доме, когда он впервые увидел его.