Лодка - [216]

Его лицо — невинное, как у мальчика из церковного хора — перекошено судорогой. Он попросту воет. Он уставился в пространство прямо перед собой, словно загипнотизированный. Стискивает зубы, стараясь удержать нижнюю челюсть, чтобы она не стучала подобно кастаньетам, но не справляется с ней. Все его тело начинает трястись, словно в ознобе. Целый поток слез струится по его конвульсивно подергивающимся щекам.

Старик молча, холодно смотрит на него. Наконец он произносит:

— Почему бы Вам не спуститься вниз?

Бремер отказывается, отчаянно покачав головой.

Тогда Старик отдает приказ:

— Принесите одеяла! — а затем, словно его внезапно обуяла ярость, выкрикивает:

— Пошевеливайтесь! Подайте одеяла! Немедленно!

Как только через отверстие люка подают первое одеяло, он сам набрасывает его на вздрагивающие плечи Бремера.

Ни достаточной для погружения глубины, ни прорывателя минных заграждений[142] , ни прикрытия от авианалета — вообще ни черта! Море ровное, словно зеркало. И этот «Галифакс». Почему так все вышло? Неужели он нес только одну бомбу? Такая махина должна была быть напичкана целой кучей.

— Я чувствовал — чувствовал это — словно змея обвилась вокруг моего горла, — запинаясь, бормочет Бремер.

Странная фигура на мостике, закутанная в одеяло, жалкая горстка людей на верхней палубе, это переливающееся пастельными тонами море. Какой-то нелепый маскарад. Я чувствую, что должен пробиться сквозь какую-то мембрану, чтобы вернуться в реальность.

— Поберегись! — вопит вахтенный на командном посту, втягивающий через люк за собой груду одеял. Бремер резко вздрагивает. Он мешается у него на пути.

Он из другой флотилии, и никто из наших людей не знает его.

Кажется, что хриплый голос Старика сейчас треснет. Ему приходится откашляться пару раз, чтобы избавиться от карканья.

— Погружение!

Здесь слишком мелко, слишком сильное течение. Значит, нам остается только продолжать дрейф по минному полю и ждать, когда Томми вернутся. А истребителей прикрытия нет как нет! Но ведь та лодка сообщила о своем прибытии! — Ничто не выходит, как надо. Чертов Герман Геринг.

Якорь? Может, нам было бы лучше встать на якорь? Нет ничего хуже, чем позволить отливу протащить нас по минам.

Старик не может больше ждать. Сейчас ему надо принять решение: дожидаться Томми, или подобно Блюхеру при Ватерлоо рвануться вперед напролом, без разминировщика или тральщика.

Ухмылка кривит его лицо, как бывает всегда в момент раздумия. Но на этот раз машинный отсек и рулевой уже получают указания. Лодка плавно разворачивается в сторону восходящего солнца. Как я и думал: прорываться!

Я ничуть не угадал. Старик отдает приказание дизелям работать на малых оборотах, достаточных только для того, чтобы удержать лодку против отлива. С запущенными дизелями мы продолжаем стоять на месте.

Это самое прекрасное утро, встреченное мною в море. Я не знаю, что тому виною: торжественное величие этого рождественского утра или скорбное зрелище, которое представляет собой наша верхняя палуба, от которого на мои глаза наворачиваются слезы. В горле поднимается комок. Я стараюсь загнать его вглубь. Нельзя выпускать рыдания наружу.

Если бы небо облачилось в траур, задернулось темной пеленой, может быть, было бы легче вынести зрелище людей, переживших гибель корабля. Но вид этого матового огненно-золотистого сияния, наполнившего небо и растекающегося по воде, настолько разительно контрастирует с выделяющимися на его фоне едва не утонувшими моряками, которые стоят на верхней палубе, что мне хочется плакать. Они столпились вместе, сбились в одну кучу, словно овцы, каждый завернут в темно-серое одеяло. Утренний свет слишком ярок для меня, чтобы различить отдельные фигуры, они кажутся одной сплошной темной массой. Двое из них все еще носят фуражки. Один из них, поразительно тощий, должно быть, их первый вахтенный. Другой — унтер-офицер, возможно, их первый номер. Команда машинного отсека, конечно же, не смогла выбраться. Так всегда и бывает. Кажется, они босы. Один из них закатал свои брючины, словно приготовившись бродить по воде.

Наш боцман и двое его людей пытаются выловить пустые плавстредства. Он уже сложил рядом с рубкой не то шесть, не то семь ярко-желтых спасательных плотиков.

Очевидно, Старик не погонит никого из них внутрь лодки. В этом нет никакого смысла. Тем более, что здесь мы не сможем погрузиться. И помимо того, здесь есть и еще мины! Лучше оставить бедолаг там, где они есть.

Самое время появиться эскорту. Враг, конечно же, не успокоится, сбросив единственную бомбу. «Галифакс» должен был доложить о нас, так что Томми уже знают, что здесь засела вторая лодка, которая тоже дожидается бомбы. Черт бы побрал наш флот! Взрыв можно было услышать с берега. Или у нас больше не осталось боевых кораблей в этих прибрежных водах? Нет больше ни одного патрульного судна? Или мы должны полагаться только на милость божию, укрывшись у него под задницей?

Там внизу, внутри башни, радист Херманн, наш санитар, и еще двое матросов занимаются ранеными. Взрослому мужчине с той лодки серьезно досталось. Руки обгорели, голова напоминает кровавый шар. Соленая вода на обнаженной плоти! — я содрогаюсь при такой мысли. Я едва могу смотреть на него.