Лодка - [212]

Команда знает, что мы уже удалились от берега, и в лодке даже наступило затишье. Нервное напряжение прорывается дрожью при любом, самом безобидном, звуке. Шефу хуже всех. Даже в самые лучшие времена он реагировал на малейший посторонний шум двигателей — звуки, которые никто не замечал кроме него, — с чуткостью необычайно прожорливой собаки, услышавшей отдаленный шорох пакета с бисквитами. Но теперь он даже меня напугал. Когда мы сидели бок о бок в кают-компании, он вскочил так внезапно, что я просто похолодел: долю секунды он с вытаращенными глазами прислушивался к чему-то, а потом опрометью ринулся на пост управления. Вслед за тем немедленно донесся зловещий гвалт. Голос шефа просто дрожал от ярости:

— Вы что, с ума сошли — черт бы вас побрал — с каких это пор — что-то подобное — убрать немедленно — пошевеливайтесь!

Он вернулся запыхавшийся и забился обратно в свой угол. Я не решаюсь спросить у него, что же произошло. Десятью минутами позже я как можно более невзначай интересуюсь этим у помощника по посту управления.

Оказалось, Семинарист шлифовал ножи полировальным порошком. Он издавал непривычно скрипящий звук, который шеф и не смог правильно определить.

Двадцать четвертое декабря. Все еще в море. Мы уже преодолели значительный отрезок. Что касается погоды, то нам повезло чрезвычайно: настоящая рождественская погода. Декабрьские шторма в Бискайском заливе могут внушить ужас. Но самое страшное, с чем довелось столкнуться нам — это ветер от четырех до пяти баллов и три балла на море. Как правило, волнение на море на единицу меньше силы ветра. Лучшего невозможно пожелать. Мы прошли уже почти половину расстояния, дизель выдержал, и у нас на хвосте не висит группа преследования. Уже одного этого достаточно, чтобы внушить долю оптимизма.

Так ведь нет! Все вокруг ходят как в воду опущенные. Даже Старик отвечает одними междометиями. Это отражается на команде. Возможно, он всего лишь придерживается своего принципа: «Сначала венчание в церкви, а банкет — после». Но если он их не подбадривает, экипаж незамедлительно впадает в самый черный пессимизм. Кучка подавленных людей. Я должен еще раз заглянуть в носовой отсек. Может, там не так все и плохо.

Носовой отсек выглядит ужасно: смятение больше, чем когда-либо прежде. Вероятно, Первый номер не отважился отдать команду привести в порядок корабль. Лампы красного света пропали. Намека на атмосферу борделя больше нет. Свободные от вахты люди лежат, в изнеможении распростершись на пайолах, безучастные ко всему, великовозрастные дети, наклеившие фальшивые бороды. Они едва переговариваются между собой. Похоже, ими овладели фатализм и общая подавленность.

Несколько часов спустя вся лодка сияла, отдраенная до блеска. Командир как следует взбодрил Первый номер. Настоящая рождественская уборка.

— Ни в коем случае нельзя обрастать грязью! — тихо говорит он мне.

Мудрое решение: надо всего лишь придерживаться судового распорядка — никакого волнения, слезоточивость прекращается, люди отвлекаются от мыслей о доме. Я боюсь даже представить, что может произойти, если полностью возобладают эмоции.

— Специя — вот это было бы в самый раз, — замечает Старик.

Бог мой, неужели он опять о Рождестве?

Пробуждаются воспоминания о пиршественных оргиях, устраивавшихся для флотилии в отеле «Маджестик»: длинные столы, устланные белыми скатертями, сосновые ветки вместо еловых в качестве украшения. У каждого было свое «праздничное блюдо» — и вырубленная из картона тарелка в форме звезды с пряными печеньями, русским караваем, пралине, шоколадным святым Николаем. Во всю глотку горланят рождественские песни. Потом поздравление от командующего флотилией — нерушимый союз наших сердец, бьющихся в унисон с сердцами наших любимых, оставленных дома, заботливого Фюрера, думающего о нас, старая добрая ночь всенемецкого единения, великого германского Рейха, и наш великий Фюрер uber alles[140] ! А потом, вскочив на ноги, дружное: «Sieg Heil — Heil — Heil!» А потом надраться и впасть в пьяную сентиментальность, дать волю языкам и слезам, разрыдаться и взвыть от тоски.

Решено: мы должны постараться дойти до ближайшей базы. Это означает Ла-Рошель, а не Сен-Назер, наш дом.

Мы находимся в двадцати четырех часах хода до нее. Старик неукоснительно придерживается заведенных правил: сорокавосьмичасовой карантин перед заходом в порт, должны быть оглашены правила посещения публичных домов. Это надо было сделать намного раньше. Вообще-то это обязанность первого вахтенного офицера, но Старик освободил его от нее, что можно счесть актом милосердия, ибо текст того стоит. На этот раз задача донести его до команды через систему громкого оповещения легла на плечи второго вахтенного. Таким образом из судовых громкоговорителей вместо псалома святого Луки прозвучал циркуляр о борделях. Второй вахтенный отлично справился со своей задачей. Его голос обладает необходимой для оглашения приказа по флотилии серьезностью, и в то же время тон его не оставляет ни у кого ни малейших сомнений в том, что сам он полагает его результатом помешательства последней степени.