Ливонская чума - [58]

И снова все стихло.

Севастьяну казалось, что кто-то наблюдает за ним. Может быть, из окна высокой башни, что стояла посреди двора, чуть в стороне от старого навеса, где когда-то, должно быть, держали лошадей.

Но пока что посторонние никак себя не проявляли. Должно быть, прикидывают, как им поступить и не опасно ли нападать на отряд из десятка человек, вооруженных мечами и копьями.

И вдруг тишина взорвалась страшным грохотом. В воздухе запели, зажужжали невидимые пчелы. Отчетливо и как-то удивительно нахально стучал кто-то наверху. Севастьян поднял голову и увидел, как одно из узких окон башни непрерывно плюется огнем. Это было нечто совсем невиданное. Огонь как будто крутился возле отверстия железной трубки. Время от времени над стволом мелькало чье-то лицо, но оно держалось в окне так недолго, что Севастьян не успевал его рассмотреть.?

— Гляди! — неподдельный ужас в голосе Харлапа заставил Севастьяна подскочить на месте и повернуться. От увиденного кровь заледенела у него в жилах.

Сквозь стены лавиной полезли чудища. Черные, истощенные, раскоряченные, вроде тех деревьев, мимо которых путники шли всю бесконечную ночь, под огромной, враждебной луной, эти чудища волокли собой пищали и короткие копья с блестящими наконечниками, слишком яркими для глаз, чтобы на них можно было смотреть долго. Раскрытые рты испускали страшные, ревущие, тягучие звуки.

Стрельцы прижались к своему командиру, готовясь отразить атаку.

— Как они смогли? — Пробормотал Севастьян, все еще не веря увиденному. — Там же сплошная стена…

«А может, и нет никакой стены, — подумалось ему вдруг, — может быть, нам только показалось, что это стена…»

И почти сразу послышался чей-то совершенно чужой, незнакомый голос, кричавший на странном русском:

— В пролом полезли, гады!

Это был русский язык. Во всяком случае, славянский.

Следующий крик как будто подтверждал смятенную мысль Севастьяна:

— Давай их, славяне!

Севастьян покачал головой и отвел руку с саблей для замаха.

Пчелы пели, летая мимо самого лица Севастьяна, но он ни одной увидеть не успевал. Что за странный улей они растревожили?

Чудище уже почти совсем подбежало к стрельцам. Можно было рассмотреть его крошечные, горящие злобой глазки, гнилой рот, провалившийся нос на коричневом лице и странный, огромный, лысый череп. Затем вдруг существо остановилось, как будто наткнулось на некое препятствие, переломилось в узкой талии и упало, далеко вперед выбросив тонкие руки. Ломая когти, оно вцепилось в булыжник мостовой, как будто последним усилием пыталось выломать его из земли, несколько раз скребнуло по камню черепом и застыло.

— Сдохло! — радостно крикнул Харлап.

Севастьян чуть подался вперед и коснулся черного тела саблей. Тело оставалось неподвижным. Тогда Севастьян осторожно присел рядом на корточки и взял убитое существо за плечи.

«Тяжелое», — удивленно понял он, силясь перевернуть его. Голова мертво мотнулась на тонкой шее и снова стукнулась о камни. Теперь существо лежало лицом вверх.

Севастьян закусил губу, чтобы не закричать. Никакого монстра перед ним не было. Это был человек. Совсем молодой, лет семнадцати, очень худой, с острым носом и ввалившимся губами. То, что представлялось непомерно большим, лысым черепом, оказалось всего-навсего шлемом, и когда Севастьян снял этот шлем, открылись слипшиеся от пота светлые волосы.

Человек был одет в черную одежду, туго перетянутую поясом, только и всего. И сапоги у него были дурные, только что блестящие.

И другие, черные, что бежали по двору, тоже были самыми обыкновенными людьми.

Севастьян выпрямился, чтобы сказать об увиденном своим товарищам, но в это самое мгновение послышался утробный, торжествующий многоголосый вой:

— Ура-а-а!

Из замка хлынули люди в блекло-зеленом. Он тащили трясущиеся, изрыгающие пламя трубки, размахивали короткими копьями с трехгранным наконечником, топали грубыми сапожищами и завывали. Воздух наполнился грохотом. Несколько человек споткнулись и упали — в точности, как первый, но остальные налетели на черных и схлестнулись с ними. Битва кипела на булыжниках двора, а затем покатилась, точно ком, и вырвалась за пределы стен.

Севастьян ошеломленно наблюдал за тем, как за сплошной булыжной кладкой исчезают сражающиеся люди. В какой-то миг ему почудилось, что воздух над камнями заколебался, и перед ним — не сплошная стена, а развалины, горы камней, наваленные кое-как, наполовину ушедшие в болотистую почву.

Затем все восстановилось. Стало тихо. Трое убитых, двое зеленых и один черный, лежали на дворе в тех положениях, в которых настигли их невидимые пчелы. Крови почти не было, только у одного зеленого расплылось багровое пятно на одежде.

Севастьян наклонился над ним, провел руками по его одежде, вытащил из кармана красивый кругляшок с золотистыми лучами и красной полоской и клочок очень тонкой бумаги, сложенный треугольником. Почему-то ему показалось правильным забрать эти предметы.

— Спи, — шепнул он умершему. — Храни тебя Господь.

Ему показалось странным, что у парня не оказалось креста на шее. Зато черный носил крест у самого горла. Севастьян узнал этот знак. «Ливонец, — подумал он. — Ничего удивительного».