Литературные встречи - [8]

«А может, он был стеснительный? Может, это особая взыска­тельность художника?» — думаю я про себя, а Любовь Федоровна рассказывает и рассказывает, и мы не замечаем, как летит время.

Но если я сдружился с ними, то с любимчиком ихним, этим тре­клятым Васенькой, началась у меня война. Дело в том, что на тре­тьем этаже жило, кроме меня, еще семей тридцать, и у некоторых тоже были коты и кошки. И вот когда у какой из кошек начиналось «кружение сердца», то Васенька был тут как тут. Уму непостижимо, как ему удавалось проникнуть в наш коридор. Ведь дверь закрыва­лась плотно, да и ходила на пружине, но вот проникал. Наши-то коты тоже были начеку, у них и меж собой шло соперничество, а тут на тебе, этот боров толстый является. Ну, тут начинался знаменитый кошачий концерт, причем рулады выводил всегда слабейший, силь­ный же наступал молча — и неизбежная схватка!

Я в ужасе вскакивал среди ночи, выбегал в коридор, швырял в этот визжащий клубок чем попало, коты разлетались, затаивались, а утром ко мне в дверь стучался дядя Коля:

— Не видели ли вы где нашего Васеньку? Пропал где-то наш Васенька, не ночевал дома.

— Хоть бы он совсем пропал! - отвечал я ему.— Опять он мне спать не давал, всю ночь дрался с нашими котами.

Каким-то образом дядя Коля быстро находил его, брал на руки и начинал приговаривать:

— Ах, дурачок ты, дурачок! Ну зачем ты сюда ходишь, а? Тут народ нехороший, смотри, как они тебе носик оцарапали.

Не видал он его противников, с теми, возможно, и похуже было: ведь Васенька был среди них тяжеловес. И вдруг пропал, исчез бес­следно. Тетя Люба плачет, тетя Ира тоже, дядя Коля ходит грустный. Я даже перестал их навещать, понимал, что им теперь не до разгово­ров со мной. Потом, этак через неделю, встречаю Любовь Федоровну всю сияющую.

— Ах, дядя Федя! Как я рада, что встретила вас! Хотела уж Николая Ивановича своего за вами посылать. Приходите сегодня к нам на вечер обязательно, обязательно!

— Что же это такое случилось у вас?

— А вот я вам и не скажу. Придете — узнаете. До вечера! При­оденьтесь немного, у нас будет большое общество.

«Неужто тетю Иру за кого посватали? — подумал я.— Так это ма­ловероятно».

И вот вечером принаряженный, одетый в первый в моей жизни костюм, сшитый в кредит, сижу у Копыловых-Барановских. Обще­ство действительно большое, человек до сорока, да все настоящие москвичи, не то что мы, понаехавшие из деревень. И стол сервирован красиво, сверкает на нем настоящий хрусталь, стопки, рюмки, фуже­ры, в графинах искрятся мадера и портвейн — они в тот год только появляться начали, я их в жизни не пробовал, только названия знал по романам. И как все сели, Любовь Федоровна встала, подняла кро­шечную рюмочку и начала свою речь:

— Дорогие друзья мои! Многие из вас еще не знают, не в курсе дела, как теперь говорят, с чего это ради у нас пир такой затеялся. Так вот я сейчас все вам поясню. У нас было пропал наш милый Ва­сенька, а теперь он нашелся.

И Любовь Федоровна указала на диван, где на подушечке-думке лежал этот мучитель мой. Только это был не прежний кошачий буржуй, а тень его, кожа да кости. И тут выяснилось, она подробно все рассказала, где пропадал он больше недели.

Кот есть кот. Как ты его ни закармливай, а все же кошачий ин­стинкт в нем окончательно не заглохнет. И Васенька нет-нет да от­правлялся куда-нибудь поохотиться за мышами. Вот и в этот раз учинил в кастелянской мышиный погром, хотел отправиться восвоя­си, а дверь заперта. Что было делать ему? Он углядел, что форточка в одном окне приоткрыта, решил махнуть через нее, а открыта она была только в одной раме, во внутренней, в наружной же была за­крыта. И угодил кот в промежуток между огромными рамами, откуда ему при его толщине и весе никак было не выбраться.

Удивительнее всего, что мимо этого окна проходили не только воспитатели, не только ребята, но и сама Любовь Федоровна, и тетя Ира, и дядя Коля, да не замечали Васеньку. Выручил же его заведую­щий приемным покоем Короленко. Вечно он спешил, суетился, торо­пился, кота и не думал искать, а он-то и углядел его. И вот семейное торжество, тосты за спасителя Васеньки, за него самого, за семью Копыловых-Барановских, и хоть мне смешно отчасти, а уже понимаю их, даже кота отощавшего жалею, хоть и опять надо мне бояться его ночных похождений.

Но боялся я напрасно, потому что в скором времени переехал на житье в Трехпрудный переулок. У меня уже были напечатаны первые рассказы, вышла небольшая книжечка, и я решил перейти на литера­турные хлеба, думая, что теперь уж дело пойдет. Ах, какая наивная душа я был в те времена!.. Как бы то ни было, уволился из Покров­ского приемника, только жил там, вернее доживал последние дни, за­ходил вечерами к Копыловым-Барановским, беседовал с Любовью Федоровной и вдруг она мне говорит:

— Есть у меня в отношении вас думка одна, дядя Федя, и я должна ее осуществить. А то, боюсь, уедете, не успею. Для вашей же пользы, и я это долгом своим считаю.

— Что же за думка такая? — заинтересовался я.

— Есть один литературный кружок,— начала она.— Называется «Современник»...

Кружков разных было тогда немало. Этот, по ее словам, соби­рался нечасто, на квартире одного из членов. Ничем не похож был на «крестьянских», на «Кузницу», а скорее на «Никитинские суббот­ники», но куда скромней, в меньшем размере. Их, «современников» этих, всего и было десятка с полтора.