Литературные манифесты: От символизма до «Октября» - [42]

Присяжная критика наша спрашивает и не видит заслуг эгофутуристов.

Вот две поэзы В. Шершеневича:

Толпа гудела, как трамвайная проволока,

И небо вогнуто, как абажур…

Луна просвечивала сквозь облако,

Как женская ножка сквозь модный ажур.

И в заплеванном сквере среди фейерверка

Зазывов и фраз, экстазов и поз, —

Голая женщина скорбно померкла,

Встав на скамейку, в перчатках из роз.

И толпа хихикала, в смехе разменивая

Жестокую боль и упреки, — а там

У ног, — копошилась девочка сиреневая,

И слезы, как рифмы, текли по щекам.

И когда хотела женщина доверчивая

Из грудей отвислых выжать молоко,

Кровь выступала, на теле расчерчивая

Красный узор в стиле рококо.

«Всегдай». 1913. «Петерб. Глашатай».

Год позабыл, но помню, что в пятницу,

К entrée подъехав в коляске простой,

Я приказал седой привратнице

В лифте поднять меня к Вам в шестой.

Вы из окна, лихорадочно фиалковая,

Увидали и вышли на верхнюю площадку;

В лифт сел один и, веревку подталкивая,

Заранее ласково снял правую перчатку.

И вот уж когда, до конца укорачивая

Канат подъемника, я был в четвертом, —

До меня донеслась Ваша песенка вкрадчивая,

А снизу другая, запетая чертом, —

И вдруг застопорил, вдруг лифт привередливо,

И я застрял между двух этажей,

И бился, и плакал, и кричал надоедливо,

Напоминая в мышеловке мышей.

А Вы все выше уходили сквозь крышу,

И черт все громче, все ярче пел,

И только одну его песню я слышал

И вниз полетел.

(Ibid.)

В этом же «Всегдае» находим небольшую статью, посвященную «новой рифме»:

«— До сих пор были в обращении следующие созвучия стихов:

1. Мужские (ямбические) — ударение на последнем слоге (Доска — тоска.)

2. Женские (хореические) — ударение на предпоследнем слоге. (Индеец — гвардеец.)

3. Дактилические — ударение на третьем от конца слоге. (Холодная — природная.)

4. Гипердактилические — ударение на четвертом слоге от конца. (Томительного — упоительного.)

5. Белые (или чужие.)

6. Дактило-хореические. (Ария — тротуаре.)

7. Внутренние. (З. Гиппиус, „Неуместные рифмы“.)

8. Передние. Как контраст тривиальным, задним рифмам. (Ibid.)

9. Тавтологические. (Улыбаюсь — стен — улыбаюсь — измен.)

10. Полурифмы. (Полубелые рифмы.) а — в — с — в, а — в — а — с.

11. Ассонансы. (Надсон — признаться.)

12. Диссонансы. (Театр — перламутр — пюпитр — смотр — лютр.)

По подразделениям: а) Синонимы; б) Однокоренные рифмы; в) Глагольные; г) Существительные; д) Прилагательные; е) Составные („спайные“); ж) Монотонные. (Одну — сну — волну, etc.)».

В отпечатанной на днях эго-футуристической эдиции (И. В. Игнатьев. «Эшафот», издание «Петерб. Глашатай», 1913) автор придерживается, очевидно, следующей системы:

Гласные рифмы: глаза — ее — огни — Mimi — добро — какаду — мы — оне — мэмэ — юлю — дитя.

Согласные рифмы: рак — брег — их; лап — хлеб — сив — иф; бежат — сыроед; дурач, мураш, пращ, еж; час — плац — желез. (Гортанные, губные, зубные.)

Любое из этих слов может рифмоваться с любым своим соседом.

Кроме сего, рифмуются между собою «плавные» буквы:

м — н — л — р:

нам — озон; ель — дар.

А также «твердомягкие» гласные:

глаза — дитя

добро — ее

какаду — юлю

мы — огни (Mimi).

Богатый материал для перетасовки дают «дифтонги» (независимо от метра стиха): рай — дорогой — струй — дальний — эй — лентяй — горюй. (При условном же метре «дифтонги диссонансят».)[21]

Это уже значительное полевение эго-футуристов.

«Кривую» прогрессирования можно проследить по очередным сборникам «Петербургского Глашатая»:

a) газета «Петербургский Глашатай» (№№ 1 и 2) и

b) альманахи: «Оранжевая Урна», «Стеклянные Цепи», «Орлы над пропастью» — это пробег аэроплана «Эгофутуризм» перед полетом, который открывается альманахом «Дары Адонису» и последующими: «Засахаре Кры», «Бей! — но выслушай!» и «Всегдай».

Ко второму периоду относятся и две книжки Василиска Гнедого: «Гостинец Сантиментам» (Ритмеи) и «Смерть Искусству» (15 поэм с предисловием И. В. Игнатьева)[22].

— Разве не ясна была для каждого искусстца агония настоящего прошлого и пошлого? — спрашивает предизатор.

— Разве все не в напряжении к последнему биению пульса его?..

Искусство дня умерло…

Умер «Театр», умерла «Живопись», умерла «Литература».

Умерла скопная жизнь.

Люди, превратившие искусство и жизнь в жратву, хлопочут вкруг пугающего их одра искусства, (а затем и жизни), — но кислород, но возбуждающие снадобья их лишь ускоряют ждутный миг…

Каждому искусстцу льстит приятие последнего воздуха, и уже в преддверии конца не одна мазурницкая глотка крикала:

— Я, только я, первый принял последнюю искру жизни. Я! Я!!! Я воздвиг последнюю ступень, я перекинул трапы с Галеры Вчерашнего на Аэроплан Сегодня… Я!!!

Слово подошло к пределу. Оно утонченно до совершенства. Запутанный клубок человечьих психопертурбаций разматывается младенчески легко на катушке современного словства.

Штампованными фразами заменил человек дня несложный словообиход. В его распоряжении множество языков, «мертвых» и «живых», со сложными, литеросинтаксическими законами, вместо незамысловатых письмен Первоначалья.

Когда человек был один, ему не нужно было способов сношения с прочими, ему подобными существами. Человек «говорил» только с Богом[23], и это был так называемый «Рай».