Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее - [44]
МЕЧТАНИЯ НА ГРАНИЦЕ. О литературной фантазии в Швейцарии
«In dreams begins responsibility»
William Butler Yeats[116]
Фантазия неделима. Действует ли она в художниках, или в политиках — это всегда все та же непредсказуемо-необузданная, двойственная энергия. Только конкретная работа, с которой она сопрягается, создает различия. Изобретательная хитрость фантазии живет и в великих гуманистах, которые пытаются побороть несчастья, и в знаменитых преступниках, сбегающих из любой тюрьмы. Загадка внезапного озарения, удивляющего того, кого оно посетило, не меньше, чем всех остальных, в истории естественных наук играет столь же важную роль, что и в истории литературы. Удачливый вор-карманник нуждается в творческом воображении не меньше, чем успешный министр финансов, — а нравственные различия между ними, это уже другой вопрос.
Поэтому изучение работы фантазии и порождаемых фантазией структур позволяет при определенных обстоятельствах сделать выводы о вещах, далеких от этого главного предмета исследования. Исходя из такого предположения, я здесь попытаюсь рассмотреть вопрос о специфических особенностях литературной фантазии в нашей стране. В качестве исходного пункта я выбрал один любопытный факт. Дело в том, что все те немногие произведения, которые признаны неоспоримыми вершинами литературы немецкоязычной Швейцарии, так или иначе отражают ситуацию человека, который возвращается с чужбины, после долгих лет пребывания там, и сразу оказывается связанным драматичными отношениями с родиной и со своими соотечественниками. Мощный литературный первенец Готхельфа — роман «Крестьянское зерцало», который заложил основы романного жанра в нашей стране и до сих пор продолжает воздействовать на его развитие, — отмечен этой особенностью так же, как и «Зеленый Генрих» Келлера. Нельзя не заметить, что та же ситуация представлена в «Визите старой дамы» Дюрренматта и в «Штиллере» Макса Фриша. А наряду с упомянутыми шедеврами существует поразительное количество других значимых литературных произведений, чьи авторы тоже вдохновлялись тем же импульсом: от «Имаго» Шпиттелера до «Золотого Шмида» Альберта Бехтольда, от «Венделя фон Ойва» Инглина до «Погружения» Пауля Низона, от «Швейцарских историй» Урса Видмера до, уже в самое последнее время, «Золотурна» Урса Йегги и «Посланца» Томаса Хюрлимана. Возвращение домой, как предмет повествования, всегда сопрягается с приемом ведения рассказа от лица возвращающегося. Арбалетчик в новелле «Святой» К. Ф. Мейера — рассказчик такого рода, и Панкрац у Келлера — тоже[117]; а в элегантном дебютном романе Адольфа Мушга, «Летом в год Зайца», вернувшийся домой рассказчик сидит в швейцарской пивной (как когда-то сидел персонаж Готхельфа, ландскнехт Майсс[118]), и в то время как он пишет о японских садах и любовных ночах, проведенных в комнатах с прохладными бумажными стенами, вокруг него игроки, как это принято на родине, с глухим звуком бросают на специальные коврики карты. Открыв рот, надзиратель Кнобель внимает лживым историям Анатоля Штиллера[119]; и точно так же, перед раззявившими рты слушателями, плетет свои великолепные враки Клаус Лимбахер, персонаж Инглина[120], — пока его не уличают во лжи (и не заставляют этого возвращенца, разозлившего соотечественников буйством фантазии, снова покинуть страну).
Я вовсе не ставлю перед собой цель перечислить все случаи использования данного литературного мотива, как сделал бы любитель статистики. (И прекрасно знаю, что существует много хороших книг, в которых никто не пересекает границу, чтобы вернуться домой.) Меня скорее интересуют вопросы, которые связаны с частотой обращения к этой теме и с ее вдохновляющей силой. Мы ведь здесь сталкиваемся с особой сферой жизненного опыта, которая имеет собственную динамику и исходная ситуация которой заслуживает пристального рассмотрения.
Такие события вообще-то многообразнее, чем принято думать. Это мнение постоянно оперирует представлениями о «тесноте», «тесной Швейцарии», где любой чувствительный человек будто бы за короткое время гибнет от удушья, а выживают одни болваны. В соответствии с таким суждением драматургия возвращения в литературе неизбежно должна была бы совпадать с патогенезом асфиксии. Так оно и происходит, но этим дело не исчерпывается. Так происходит, между прочим, уже давно. В романе «Имаго» Карла Шпиттелера (1906) — остроумном и бездонно глубоком, раздражающе-нарциссическом исследовании мужской психологии, где идет речь о вернувшемся в маленький городок интеллектуале, — уже названия первых глав отражают фатальную кривую: «Возвращение судии» — «Скверное разочарование» — «В аду уюта». И когда этот герой начинает высказывать свои мысли о соотечественниках, он предвосхищает всё, что позднее будет сказано в «Заметках» Людвига Холя, и в «Штиллере» Фриша, и, наконец, в эпигонских «поруганиях» Швейцарии, опубликованных в последние годы:
Вот что я имею вам сказать: ваша «добродетельность»? это сигаретный мундштук, позволяющий элегантно клеветать на ближних. Ваша «открытость»? Безосновательно присвоенная привилегия, позволяющая говорить ближним гнусности, а самим не переносить ни малейшего упрека. Ваша «прямота»? Подтверждение права говорить за спиной у человека еще гораздо большие гадости, нежели те, что вы высказываете ему в лицо. Ваша «правдивость»? Педантичной правдивостью в том, что касается второстепенных деталей, вы покупаете себе право в решающих случаях — в порядке исключения — лгать. Если бы мне пришлось заключить сделку с одним из таких правдолюбцев, я бы заставил его расписаться под договором в присутствии четырех свидетелей! Ваша «душевность»? Это эгоизм в стадном формате, набрюшник из овечьей шерсти: как только вы почуете несчастье, ни один из вас не станет помогать другому. Ваши семейные идиллии, ваша любовь к родственникам? Бросьте между родственниками, как кость, хоть крошечное наследство и посмотрите тогда, что сделается с этой любовью! Ваша музыка? Это ликующая капель сосулек! Ваша образованность, ваше умение наслаждаться искусством и литературой? Если справа от вас откроется дверь в рай, а слева объявят, что сейчас будет прочитана лекция о рае, вы всем скопом помчитесь мимо рая, на лекцию. С криками: «Как интересно, как интересно!»
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
Эта книга рассказывает о том, как на протяжении человеческой истории появилась и параллельно с научными и техническими достижениями цивилизации жила и изменялась в творениях писателей-фантастов разных времён и народов дерзкая мысль о полётах людей за пределы родной Земли, которая подготовила в итоге реальный выход человека в космос. Это необычное и увлекательное путешествие в обозримо далёкое прошлое, обращённое в необозримо далёкое будущее. В ней последовательно передаётся краткое содержание более 150 фантастических произведений, а за основу изложения берутся способы и мотивы, избранные авторами в качестве главных критериев отбора вымышленных космических путешествий.
«В поисках великого может быть» – своего рода подробный конспект лекций по истории зарубежной литературы известного филолога, заслуженного деятеля искусств РФ, профессора ВГИК Владимира Яковлевича Бахмутского (1919-2004). Устное слово определило структуру книги, порой фрагментарность, саму стилистику, далёкую от академичности. Книга охватывает развитие европейской литературы с XII до середины XX века и будет интересна как для студентов гуманитарных факультетов, старшеклассников, готовящихся к поступлению в вузы, так и для широкой аудитории читателей, стремящихся к серьёзному чтению и расширению культурного горизонта.
Расшифровка радиопрограмм известного французского писателя-путешественника Сильвена Тессона (род. 1972), в которых он увлекательно рассуждает об «Илиаде» и «Одиссее», предлагая освежить в памяти школьную программу или же заново взглянуть на произведения древнегреческого мыслителя. «Вспомните то время, когда мы вынуждены были читать эти скучнейшие эпосы. Мы были школьниками – Гомер был в программе. Мы хотели играть на улице. Мы ужасно скучали и смотрели через окно на небо, в котором божественная колесница так ни разу и не показалась.
В книге собраны повести и рассказы классика швейцарской литературы Иеремии Готхельфа (1797–1854). В своем творчестве Готхельф касается проблем современной ему Швейцарии и Европы и разоблачает пороки общества. Его произведения пронизаны мифологией, народными преданиями и религиозной мистикой, а зло нередко бывает наказано через божественное вмешательство. Впервые на русском.
Брат главного героя кончает с собой. Размышляя о причинах случившегося, оставшийся жить пытается понять этот выбор, характер и жизнь брата, пытаясь найти, среди прочего, разгадку тайны в его скаутском имени — Коала, что уводит повествование во времена колонизации Австралии, к истории отношений человека и зверя.
Тонкий юмор, соседствующий с драмой, невероятные, неожиданные повороты сюжета, современное общество и человеческие отношения, улыбки и гримасы судьбы и тайны жизни — все это в рассказах одного из ведущих писателей современной Швейцарии Франца Холера. В сборнике представлены также миниатюры и стихотворения, что позволяет судить о разнообразии его творчества.
В каждом из коротких рассказов швейцарской писательницы Адельхайд Дюванель (1936–1996) за уникальностью авторской интонации угадывается целый космос, где живут ее странные персонажи — с их трагическими, комичными, простыми и удивительными историями. Впервые на русском языке.