Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее - [21]

Эту разницу в концепциях можно нагляднее представить себе, сравнив гётевскую и шиллеровскую трактовки образа Телля. Гёте вынашивал план эпической поэмы о Телле задолго до того, как этим материалом заинтересовался Шиллер. Гёте — как всегда, когда работал над поэтическим произведением, — не записывал на бумагу ни слова, пока проект не сформируется у него в голове. В данном случае такое формирование происходило, главным образом, во время его путешествия в Швейцарию 1797 года, когда он — между 28 сентября и 8 октября — совершил поход от берега Цюрихского озера по маршруту через Швиц и Альтдорф до Готардского перевала и оттуда, через Штанс, Люцерн и Цуг, обратно к Цюрихскому озеру. Там, в Штефе, остановившись в доме у своего друга Иоганна Генриха Мейера[39], он, помимо прочего, изучал историю основания Швейцарской Конфедерации по Chronicon helveticum Чуди. И из этого дома, утром 14 октября, еще лежа в постели, написал письмо Шиллеру, чтобы сообщить ему о своем проекте, связанном с Теллем. Гёте, следовательно, обдумывал план этой работы, пока в интенсивном порядке знакомился с местами и пейзажами, имеющими отношение к легенде о Телле. Он прекрасно понимал, что Центральная Швейцария, с ее перевалами и озерами, представляет собой ландшафт, отличающийся оживленным транспортным сообщением, — а вовсе не изолированную зону в труднодоступных горах. Поэтому он решил сделать своего Телля погонщиком мулов, то есть одним из тех людей, которые занимались транспортировкой товаров с севера и юга через Альпы. Как и многие другие проекты, уже в общих чертах продуманные Гёте, его «Телль» остался ненаписанным, хотя Шиллер в длинном ответном письме от 20 октября заметил, что такая работа как раз на данном этапе поэтического творчества его друга была бы вполне уместна и непременно должна быть осуществлена. Впрочем, именно благодаря такой проявленной им заинтересованности Шиллер спустя несколько лет сам почувствовал вкус к этой теме, и Гёте ее дружески ему уступил. Но в голове у Шиллера прочно засел Галлер с изображенным им горным народом, живущим в далеком от цивилизации «естественном» государстве. Этот народ он и вывел в своей пьесе: сперва в сцене кризиса нарушенной идиллии, а под конец — в сцене торжественного восстановления прежнего порядка после изгнания иноземных судей и наместников. Теперь Телль был уже не погонщиком мулов, не посредником между Италией и Германией, а одиноким охотником в горах, чье вынужденное автономное существование отражает автономию его народа. Превращение этой пьесы в национальную драму Швейцарии, каковой она оставалась на протяжении XIX и XX веков — поначалу-то ее встретили без особого воодушевления, — привело к тому, что и греза Галлера обрела прочность цемента и вплоть до сегодняшнего дня успешно противостоит любой критике и любым насмешкам.

Упадок политического языка

К современным следствиям того, что грезы об истоках подспудно продолжают жить, относится изоляционизм, который в сегодняшней Швейцарии имеет много приверженцев и привел к распространению странной клаустрофилии. Изоляционисты оперируют эмоционально окрашенным понятием нейтралитета, который — без четкой дифференциации оттенков — отождествляется с автономией и независимостью. Что нейтралитет в свое время был навязан Швейцарии европейскими великими державами, соглашавшимися терпеть существование нашей страны лишь при условии, что она воздержится от участия в войнах на континенте и будет держать горные перевалы открытыми для всех, — об этом как-то забывают. Изоляционисты считают нейтралитет производным от воли к независимости, а последнюю, в свою очередь, объясняют особым происхождением страны. В рамках политической системы и политической практики страны, которая тесно связана с европейским континентом в плане экономическом, транспортно-техническом и, не в последнюю очередь, культурном, политический язык изоляционизма оказывается — роковым образом — неадекватным. Для точной вербализации проблем, которые постоянно возникают во взаимоотношениях между Швейцарией и ее соседями, этот язык не годится. Но он отличается риторической эффективностью и своей простотой создает иллюзорное впечатление, что политические проблемы будто бы тоже просты. Он редуцирует их сложность, используя плакатные понятия, и предоставляет ответственным лицам самим разбираться в оттенках.

Фактически в сегодняшней Швейцарии сосуществуют два разных политических языка. Продуктивная коммуникация между двумя этими позициями почти невозможна, потому что одна речь, которая ищет обоснования и аргументы, противостоит другой, состоящей из сплошных голословных утверждений, — догматической речи. Такое положение дел несет в себе угрозу: потому что, когда политическая коммуникация серьезно нарушена, возрастает опасность применения насилия. В мире политики применению насилия может воспрепятствовать только свободный обмен мнениями на платформе общепризнанных фундаментальных понятий. Стоит этой платформе раскрошиться, и диалог умирает. На смену ему приходит шум. Шум не обязательно приводит к насилию, но он, начавшись, не только не приносит никакой пользы, но и может, так сказать, ускорить распространение пожара негативных явлений.