Литературная Газета, 6592 (№ 13/2017) - [17]

– Конечно, если я попрошу, Штробль не откажет. Но что значит снимать такого человека в течение часа? – резонно спрашивал нас посол. Он же будет ждать отдачи в журнале. Он же привык к полосным снимкам. Венгерские журналы посвящали ему целые номера...

Потом был огромный приём в советском посольстве (это была десятая годовщина образования ВНР), потом был грандиозный приём в здании парламента (самом красивом здании Будапешта), потом посольство же помогло нам с Драчинским сесть на наш грузовой пароходик, и мы из Будапешта по апрельскому половодью две недели плыли из Будапешта в Измаил... Одним словом, общались, общались тогда в Будапеште с советским послом. Так удивительно ли, что, оказавшись на недосягаемой практически высоте, он захотел поговорить с литератором, с которым познакомился в молодости и который тоже ведь не остался навек в молодых безымянных корреспондентах «Огонька»? Нет, сначала, услышав по телефону, кто меня приглашает, кто хотел бы поговорить «в удобное для вас время», я всё-таки был удивлён и потрясён. Но потом, когда машина уже мчала меня, куда надо, я думал: «А почему бы, собственно говоря, и нет?» Он – глава многосложного, с экономическими, продовольственными, социальными, демографическими, политическими, идеологическими противоречиями государства. Должен же он всё это чувствовать, должен же искать какой-нибудь выход из положения. А я коловращаюсь внизу, езжу, смотрю, пишу, думаю. Разве не полезно было бы ему послушать, что думает литератор, соприкасающийся с жизнью по иным касательным, нежели он? Так что к моменту встречи, когда надо уж было переступить порог кабинета и сделать 10–15 необходимых шагов, чтобы приблизиться, встреча не казалась мне ни фантастической, ни даже удивительной. Я бы на его месте поступил точно так же. ...С той будапештской весны прошло больше двадцати пяти лет. Уж не было того худощавого, подобранного, легко выходящего из кабинета в приёмную на шум голосов человека, а был человек старый, усталый и больной.

«Боже мой! – мелькнуло у меня в уме, а вернее сказать, отозвалось в душе, – зачем же он? Ему бы сейчас полный покой. Попросился бы, сказал бы, так, мол, и так. Тяжело болен. Прошу отпустить... А ОН ВЗЯЛ ВЛАСТЬ. Этот шаг может быть оправдан только в одном случае, если у него есть решительная и конструктивная идея всё перевернуть и всё изменить. Тогда это – героический шаг...» Между тем я занял своё место в кресле, и беседа между тем началась. Я не знал, что он от меня хочет и о чём будет наша беседа. Захочет ли он поговорить о нашей современной литературе, захочет ли узнать об истинном состоянии российской деревни, о масштабах алкоголизма, преступности, бездуховности, инертности. Захочет ли он конкретно узнать, что я думаю о, скажем, повороте северных рек в Каспийское море, то есть об окончательном погублении Русского Севера, поговорим ли мы о том, почему закрываются в РСФСР ежегодно сотни школ и чем грозит то обстоятельство, что у льдины (если сравнить на минуту нашу страну со льдиной) тяжелеют края, а середина истончается и легчает... Можно было только гадать, зачем он меня позвал. А он вдруг по-хорошему, словно бы смущённо даже, улыбнулся и спросил:

– Ну... и что обо мне говорят? Наверное, и анекдоты уже пошли? Без этого не бывает... Я промолчал. Не анекдоты же, в самом деле, рассказывать. – Я понимаю, – продолжал он, – все ждут, а что будет дальше? Понимаю, что побаиваются меня. Всё же я столько лет был председателем комитета... Понимаю, что слушаться меня будут, возможно, больше, чем моего предшественника. Но что-то подсказывает мне, что меня, хоть и побаиваются, да не любят. Вот вы – писатель. Считается, что вы стараетесь быть допустимо правдивым. Ответьте же прямо: почему меня не любят? Ведь я, даже будучи председателем комитета, не сделал народу ничего плохого. Никого не сажал... без вины, по крайней мере. Конечно, каждое государство защищает себя, на то и органы. Но ведь не возникло же массовых лагерей. Ведь болтаете же вы всё каждый, что может и сколько может. По бывалошным нормам... Теперь вот я – во главе государства. Если бы знали, какое наследство я получил... Можно только сочувствовать. Но сердце подсказывает, что меня не любят. Прав я или не прав?

– Как-то очень неожиданно поставлен вопрос. Но если вы ждёте от меня правды, и только правды, и ничего, кроме правды, то позвольте и вам задать вопрос. А почему и за что вас должны любить? И ради чего вы взяли власть?

– Что же я должен такого сделать? Я хочу укрепить дисциплину, навести порядок. Всё – для общего блага. Разве этого мало?

– Начнём с того, что не потеплело. Вот если бы повеяло вдруг теплом и добротой...

– Это лирика. Что значит, повеяло бы теплом и добротой? Само по себе не повеет. Нужны поступки.

– Об этом и речь. Нужны поступки, а любовь народа, о которой вы говорите, пришла бы сама собой. Вы же не пробовали...

– Что я должен был пробовать?

– Ну... так много всего... Можно сказать, перед вами открыты неограниченные возможности для завоевания любви народа.

– Например?

– Например, прекратить вой­ну в Афганистане. Да, уйти из Афганистана, причём не тихонько, а откровенно, с заявлениями в прессе, по телевидению. Считаем грубой ошибкой... Бессмысленное пролитие крови с обеих сторон... Бессмысленная трата средств... Пусть афганцы сами решают свою судьбу... Послать подальше разных нахлебников. Всё равно они сами своевременно посылают нас. Опять же, всё это – громко, обоснованно, с цифрами и выкладками. «Считаем, что эти средства лучше обратить на собственные нужды». Объявить, что сокращаются расходы на исследование космического пространства. Мы ежегодно высыпаем в западный карман триста тонн чистого золота. Хлопнуть ладонью по столу и сказать – хватит. Мы торгуем сырьём. Гоним на выброс за бесценок сырую нефть, сырую древесину, руду, газ, меха, алмазы, уголь... Мы гоним на валюту старинное серебро, иконы, даже бедных последних уссурийских тигров. Хлопнуть ладонью по столу и сказать – хватит! Пригодится самим. Только в нашем государстве на земном шаре существуют два вида денег: одни государство держит для себя, другими расплачивается с населением. Прекратите это несоответствие, сделайте рубль единым, полноценным и конвертируемым. Возвратите названия старинным городам: Нижнему Новгороду, Твери, Вятке, Самаре, Мариуполю, Владикавказу... Снимите народ с жестокого и унизительного пайка во всех сферах жизни, освободите его от унизительного стояния в очередях, от унизительных поездок в Москву за продуктами, от метания по магазинам в поисках нужной вещи... Освободите народ от бесцветной журналистской жвачки, от сидения на бесконечных, отупляющих собраниях, от общих фраз, набивших оскомину, от лозунгов, развешанных всюду... Запретите лгать в газетах, по радио, телевидению, в речах на каждом шагу. Развяжите инициативу людей, их самодеятельность, разморозьте мозги, которые заморожены... Объявите громко, что два комбината, губящие озеро Байкал, прекращают свою работу... Объявите громко, что в ближайшие годы будут восстановлены все памятники истории и культуры, разрушенные или полуразрушенные в предыдущие десятилетия, в том числе храм Христа Спасителя. Разрешите мусульманам открыть достаточное количество мечетей, а православным христианам достаточное количество храмов... Верните народу их праздники, ярмарки, лошадей, мельницы, землю... Вот если бы и тогда вы не почувствовали бы, что вас любят, было бы о чём говорить, а то... Несколько облав в магазинах, пивных, парикмахерских – и уже хотите, чтобы вас полюбили!.. Я думал и ждал, что он действительно сейчас хлопнет по столу и скажет: хватит! Но он слушал меня в задумчивости и в задумчивости же тихо проговорил: