Литературная Газета, 6518 (№ 30/2015) - [4]

А мы пока стали «сепаратистами».

Может, оно к лучшему? Только бы правильно распорядиться своей нечаянной самостоятельностью! Почему бы не стать, к примеру, анклавом Грузии? Раз Бессарабская республика под запретом...

Наталья ЗАПОРОЖЕЦ,Одесская область, УКРАИНА

Теги: Россия , Европа , США , Украина

Своя «дудочка»

В молодости дни рождения друзей мы юмористически называли юбилеями. Какой-нибудь 25-летний "юбиляр" благодушно воспринимал дружеские издевательства друзей, в глубине души веря, что доживёт до торжеств, когда юмор будет лишь оттенять признание его реальных достижений.

Со временем вера испарялась, а понятие «юбилей», скомпрометированное начальственными тезоименитствами, обрело несколько одиозный характер. Особенно нелепо выглядели попытки придать личной дате характер общественного события, предпринимаемые малозаметными прозаиками и поэтами. При этом некоторые из них были одарёнными, верными призванию людьми, однако само желание выйти из ниши достойной скромности на озарённый прожекторами подиум публичности, сильно подрывало их чуждый звёздному сиянию авторитет. Играющий на чужом поле по чужим правилам, несовместимым с его творческой сутью, неизменно смешон. Я это понял рано, пленившись чеховским заветом из самой любимой мною пьесы: «Неси свой крест и веруй».

И всё же слаб человек. И вот всё чаще вспоминается не чеховская заповедь, а грустное замечание его последовательницы Тэффи (ручаюсь за смысл): какой бы ерундой ни занимался человек 50 лет без перерыва, он достоин маленького праздника. Особенно если принять во внимание, что умному человеку это самое торжество, «юбилей» нужны не из тщеславия, а для того, чтобы подвести итоги (хочется верить, предварительные) не очень лучезарной судьбы[?]

Пробиться в литературу всегда было трудно. В советские времена - по соображениям идеологическим. От дебютанта требовали верности не только генеральной линии, но и конкретным для времени указаниям и постановлениям. Но если уж пробиться с грехом пополам удавалось, то вчерашний дебютант ощущал не то чтобы неотвязную, но постоянную доброжелательность со стороны коллег, профессиональной, тогда говорили, общественности, литературных «домочадцев», по выражению Мандельштама, и даже со стороны издательских и редакционных работников.

Однажды я пришёл со своим романом в святую святых – в издательство «Советский писатель». Мой хороший друг, тамошний уважаемый сотрудник, посмотрел на меня, однако, с укоризной. Ну, куда, мол, ты лезешь, говорил его взгляд, здесь же издаются живые классики, секретари Союза писателей, орденоносные нацио­нальные кадры!.. Ходи в «Молодую гвардию», в «Московский рабочий» – там твоё место…

Тем не менее мой роман, роман малоизвестного, нечиновного и беспартийного сочинителя, был опубликован и даже имел успех. Как в прессе, так и среди читателей. Спустя время слегка обнаглевший автор принёс в «Совпис» ещё один роман, многостраничный, солидный. «Суровость времён» уже смягчалась, однако первый же внутренний рецензент (существовал такой порядок профессиональной оценки) раздраконил роман и заклеймил его как антисоветский.

Потрясённый отказом, я готов был поверить, что литературная моя стезя оборвалась, но заведующий редакцией прозы успокоил: самая доносительская рецензия – ещё не приговор. Найдутся другие рецензенты.

И они нашлись – видимо, более объективные и менее ортодоксальные, нежели мой гонитель, и весьма авторитетные в профессиональном смысле.

Словом, роман издали. При этом, пока в недрах редакции решалось его будущее, я стал объектом неподдельной писательской солидарности. Даже при самой мимолётной встрече тот или иной успешный коллега непременно интересовался моими делами, желал удачи.

Сквозь шеренгу номенклатурных «классиков» тогда всё-таки можно было протиснуться и сохранить особенности писательской манеры, своего, так скажем, внутреннего инструмента, который я называю дудочкой. И вот уже у неё на фоне грохочущих державных оркестров стали множиться верные слушатели и поклонники.

Ныне она, похоже, не волнует никого. Сочинитель, не попавший в обойму раскрученных коллег, не интересует ни издателей, ни книгопродавцев. Им глубоко безразличны его заслуги, как давние, так и недавние. Жаловаться некому и поддержки, пусть формальной, ждать не от кого. Допускаю, что так оно и нужно. Ты царь (или графоман), вот и живи один. И очень трудно понять, по каким критериям определяется ныне литературная состоятельность.

Воспитанный в почтении к литературной иерархии, молодым я ориентировался на Домбровского, Трифонова, Искандера, Битова, тем более что они и приняли меня в писатели, то есть в свой союз. Тянулся за ними изо всех сил и без малейшей зависти.

Желая понять природу современного успеха, читаю нашумевших авторов. Встречаются такие, уровня которых мне, пожалуй, не достичь. Но в массе своей современные «лидеры продаж» не вызывают ни малейшего желания за ними тянуться. Думаю, многие нынешние «звёзды», воспеваемые критиками и отмеченные премиями, лет 30 назад не пробились бы ни на журнальные, ни на книжные страницы. Не из-за цензурного зверства, а исключительно из соображений малой высокохудожественности. Но их издают ударными коммерческими темпами, а я уже пятый год не могу напечатать новый роман, хотя в нулевые годы выпустил четыре книги, быстро раскупленные читателями и одобренные критикой. Почему же невостребованной стала та самая моя «дудочка», которая трогала читательские и даже редакционные сердца?