Литературная Газета, 6512 (№ 23/2015) - [30]

О том, что делается на той стороне, Виктор (Дон), разумеется, узнаёт не только от разведывательных рейдов. И уж менее всего – от парламентёров на мостике. Значительная часть сведений поступает от агентуры, от сочувствующих мирных граждан, оказавшихся под «нациками». Эти люди, часто рискуя жизнью, доставляют ему иногда ценнейшую информацию. Так, по признанию Дона, ему доподлинно известно о любых передвижениях техники и личного состава у неприятеля. Потому что стоит где-то там, за рекой, пройти двум броневикам или колонне грузовиков – кто-нибудь с той стороны немедленно ему об этом сообщает.

Кроме того, они же свидетельствуют о поведении киевского войска и о его отношении к мирным жителям. Коротко характеризуя отношение этих военных к населению, можно сказать, что они не считают местных жителей своими гражданами, своими соотечественниками. Захватывая какой-нибудь населённый пункт, «нацики» буквально обирают людей, как это делали гитлеровцы в своё время, и на глазах хозяев выносят из домов холодильники, угоняют транспорт, вынимают пластиковые окна со стеклопакетами… И затем всё это отправляют куда-то к себе в тыл. А если оставляют какие-то поселения, эти забавники, бывает, сливают в колодец мазут: вот вам, сепаратисты, пейте всласть! «Нацики», как сами заявляют, воюют за единую Украину. Но своим поведением они демонстрируют, что сами же не считают землю Донбасса своей землёй! На родной земле так себя не ведут.

Таков был рассказ Дона, писателя из Петербурга. Но, провожая нас, он откровенно признался, что рассказал далеко не всё, что знает… И, уже более не церемонничая, показал рукой, куда нам, визитёрам, следует идти к остановке маршрутки, – сами сообразите, как выбираться будете! – вскочил в размалёванную «ниву» и помчался к своим дозорам на позициях.

Теги: Россия , Европа , США , Украина

Яблочные ковры,

Хочу вернуться к статье "Умирающая архаика" («ЛГ», № 50, 2013) культуролога Андрея Карпова. Полтора года прошло, а возмутивший меня текст забыть не могу. По мнению Карпова, российское крестьянство, эту «умирающую архаику», пора похоронить. А что мы есть будем, он знает? Интересно, сейчас, когда клюнул жареный петух, он об этом задумался?

С 1917 года и по сей день российское крестьянство планомерно переводится в «Красную книгу». Утверждаю это не из городского «культурологического» кабинета, а из крестьянской хаты в Курской губернии, куда переехал из Москвы. Я ежедневно в гуще крестьянской жизни. Наблюдаю её, изучаю, горестно познаю. И тяга моя (москвича) к крестьянам коленопреклонённая. Ибо знаю: они - замковый камень России.

Ещё в молодости, будучи научным обозревателем газеты «Известия», обеспокоенный незнанием корней своего народа, я уехал жить и работать в деревню Перетрусово. Себе, друзьям и коллегам сказал, что хочу понять – что такое российский народ и почему этот народ смог победить врага во Второй мировой войне. Московская жизнь, школа, МГУ не напитали меня этим пониманием.

Деревня, в которой я купил избу и поселился, была с одной стороны, если плыть по Волге на моторной лодке, в 20 километрах от центра ядерных исследований – города Дубны, а с другой стороны – в 20 километрах от «звезды советской энергетики», Конаковской ГРЭС.

В 1970-е годы жителям Перетрусова ещё не светила «лампочка Ильича». Электрический свет они видели лишь в центральной усадьбе совхоза «Строитель». Но до этой усадьбы нужно было пешком пройти по болотистому лесу около 20 километров. Жена перетрусовского лесника – Лида, по кличке Ворона, два раза в неделю водила туда в школу-интернат своего малолетнего сына – Кольку. В понедельник, ещё по тёмному, она вела малыша к первому уроку и оставляла его в школе на неделю. Около двух десятков километров. Пешком, и в дождь, и в пургу. И у Лиды, и у её сына было генетическое сродство с обычаями и законами крестьянской жизни. Земля им – Мать. И переменная погода на их земле – дело обычное.

Так вот, когда Лида узнала, зачем я приехал, сказала: «Знаешь, Фёдорыч, пока вместе с нами не начнёшь месить грязь на наших болотистых дорогах, ничего не узнаешь о крестьянской жизни». Я понял – надо «месить» и пошёл в центральную усадьбу к директору совхоза проситься на работу. В первый год мне отказали. Не поверили, что москвич на такое горазд. Но весной следующего года доверили пасти 350 голов молодняка, нетелей. Почти семь месяцев, до снега, был я со стадом ежедневно от зари до темна в поле, в лесу. Многое узнал о жизни пастухов, ветеринаров, санитарок, бригадиров. Радовался знакомству с чудесными людьми, изумлялся их сродству с природой, с крестьянским трудом, с тягой к этому труду.

Отработав счастливо один сезон пастухом, я поехал в Конаково в районный отдел сельского хозяйства проситься на любую постоянную работу в какой-нибудь совхоз. Мне предложили должность главного зоотехника в планово-убыточном, дотационном мясо-молочном совхозе «Строитель». С ужасом подумал: потяну ли? Но согласился. Первое моё образование – МГУ, биолог-физиолог, кандидат наук – должно было помочь разобраться в мясо-молочном животноводстве. Счастливых пять лет безвыездно прожил я в совхозе, проник-таки в суть крестьянских дел, не зря трудился, через год стал «плюсовать» наш совхоз по мясу и молоку.