Литературная Газета, 6475 (№ 32-33/2014) - [49]

Иногда я приезжала в Николаев на осенние каникулы, и тогда меня ждал торжественный обед из самых любимых блюд. Начинался он с раков, их ели только в месяцы, оканчивающиеся на букву «р». Ноябрь подходил для этого как нельзя лучше. Правильно разделаться с раком – задача непростая, требует умения и сноровки. В нём съедается всё, кроме желчного пузыря, панциря и усов с глазами. Готовились членистоногие по простому рецепту: в огромную кастрюлю с кипящей водой сначала бросался засушенный букет укропа с зонтиками семян, соль из расчёта одна полнокровная столовая ложка на десять крупных раков, а затем следовали вниз головой и сами раки. После повторного закипания воды они варились 17 минут, если были мелкими, и 21 минуту, если крупными. Не менее получаса раки настаивались под крышкой в горячем укропном рассоле, а затем, раскрасневшиеся, важно въезжали на блюде в столовую под одобрительные возгласы собравшихся: «Какие сегодня крупненькие!»

После ликвидации последствий наступления ракообразных на столе появлялась белая супница с огнедышащим борщом. Он обходился без мозговой косточки, ибо бабушка предпочитала ей говяжью грудинку. Очищенная свёкла и мясо стартовали одновременно, к ним присоединялись коренья, лавровый лист, чёрный перец горошком. Морковка и лук не пассировались, а так же, как нашинкованная капуста и картофель соломкой, клались сырыми. Готовое мясо разбиралось на кучки, свёкла натиралась на крупной тёрке, и после добавления томатной пасты, лимонной кислоты, кусочка сахара и соли по вкусу они возвращались в кастрюлю. Мелконарезанная зелень укропа и петрушки прекрасно сочеталась с насыщенным бордо борща, корочка серого хлеба (чёрного в городе не водилось), натёртая чесноком, придавала ему остроты и пикантности, а густая сметана всё смягчала. Иногда к борщу бабушка пекла кнышики – такие малюсенькие пирожочки из рубленого ленивого слоёного теста с мясной или капустной начинкой.

И, наконец, вплывало главное – жареный, с хрустящей корочкой гусь, обложенный печёной айвой тёмно-розового цвета. С этой птицей-забиякой бабушка возилась подолгу. Обезглавленный и ощипанный, он выглядел мирным, но для большего смягчения воинственного нрава его сначала более часа отваривали. Обсушенный внутри и снаружи, он натирался солью во всех местах, фаршировался айвой (реже яблоками), зашивался толстыми белыми нитками, укладывался на противень и отправлялся в горячую духовку часа на 1,5–2, вылезая из неё каждые 15 минут для обильного полива собственным жиром.

Обед заканчивался чаем с вареньями, а на десерт бабушка непременно съедала немного сыра. Именно сыр сыграл роковую роль в судьбе моего деда, который невнимательно отнёсся к бабушкиному увлечению сим продуктом, тогда как его соперник каждый вечер подносил красавице кусочек швейцарского сыра, чем и завоевал сначала её внимание, а потом руку и сердце. Сам дедушка Павел к сыру был равнодушен, отдавая предпочтение чёрной паюсной икре. Ел он её с белым хлебом с маслом и с яйцами, сваренными в мешочек. Мне паюсная икра напоминала то, чем заделывают дыры в асфальте, – чёрный гудрон. Я её никогда не ела, несмотря на все уговоры и рассказы о её полезности. Я любила баклажанную икру, так называемую сырую. Она начиналась с отваривания до мягкости очищенных синеньких, которым затем прокалывали вилкой серединку, ненадолго клали под гнёт, после чего пропускали через мясорубку вместе с сырым репчатым луком, чесноком, кислым яблоком, избавленными от кожуры помидорами и отжатым, ранее замоченным белым хлебом, сбрызнутым уксусом. Полученную кашеобразную массу весьма специфического цвета взбивали с подсолнечным маслом, солью, сахаром, белым перцем и выкладывали в плошку-мисочку, приукрасив ломтиками помидора.

Дедушка Павел был известным и уважаемым в городе человеком, он считался лучшим в Николаеве зубным врачом. Во время войны возглавлял военный прифронтовой госпиталь, получил за заслуги перед Отечеством ордена Ленина и Красного Знамени, а после Второй мировой вышел в отставку и открыл свой кабинет в одной из трёх комнат квартиры в длинном одноэтажном доме по улице Маяковского, 27. В прихожей пациенты ждали своей очереди в двух креслах или на выстроившихся вдоль стены стульях, пряча страх и боль за страницами самых иллюстрированных в то время журналов «Огонёк» и «Советский экран», сложенных стопкой на столике в правом углу. Мне нравились оба издания. Из толстых глянцевых страниц первого можно было изготовить отличные бусы, а со страниц второго мне улыбались красивые, известные на всю страну дяди и тёти. Несмотря на объявленные часы приёма, дедушка Павел никогда и никому не отказывал в помощи. Иногда по ночам сквозь сон я слышала стоны и вскрикивания. Люди говорили, что зубы он рвал виртуозно. Я ужасно боялась всего связанного с лечением зубов и заходила в комнату со специфическим запахом медикаментов только в отсутствие деда. Его кабинет походил на кунсткамеру: зубоврачебное кресло, стеллажи с инструментами, огромный письменный стол, книжные шкафы, внушительный диван, картины, вдоль стен этажерки с фарфором. Радиоприёмник с проигрывателем мне особенно нравился: на непонятных волнах я ловила чужие голоса, а потом по многу раз слушала «Ландыши» и «Джонни, ты меня не любишь».