Литературная Газета, 6475 (№ 32-33/2014) - [21]

– как акыны, поют о том, что видят вокруг (из этого тусклого ряда выделяется жеманный опыт Анны Тугаревой «Натурщица» – он подан в качестве дебюта). Объёмный текст поэтессы Олеси Николаевой «Литературный негр» – первая часть романа «Мастер-класс»; это тоже «бытовая проза», но о ней мне есть что сказать.

[?]К рассказчице-автору приходит незнакомая женщина, приносит файл с автобиографическим романом и просит «высказать мнение». По прочтении файла выясняется, что цельного романа нет, есть лишь разрозненные материалы различного жанра и предназначения; из них вырисовывается двойной портрет сверстниц – Раисы Босоты (той самой незваной посетительницы) и Ольги Майковой (Раисиной подруги и консультанта-редактора «романа», а по сути – «литературного негра» Раисы). Две эти женщины противоположны во всём: Раиса – кубанская казачка, она – громкая, напористая, щедрая и хваткая. Ольга же – москвичка из дворян – тихая, скромная, болезненная – но не без богемных привычек. Жизнь Раисы связана с торговлей: её погибший муж пребывал в большом бизнесе, сожитель Раисы Лавкин – ушлый богач да и сама она владела продуктовыми магазинами. А Ольга – неудавшаяся художница, затем искусствовед, наконец безработная. Лавочница Раиса предоставляет обнищавшей интеллигентке Ольге кусок хлеба, но и эксплуатирует её. Умница Ольга пишет теологические и публицистические эссе; Раиса присваивает их (с согласия Ольги) и поступает в Богословский институт – выехав на чужом уме. Ольга изящно мечтает о триумфе европейской Контрреформации и о всемирном консервативном православно-католическом союзе; Раиса потешно мечется от монастырских старцев к целителям и самозваным гуру. Обе дамы биты жизнью (я б сказал, что удары, падающие на Раису, потяжелее, чем Ольгины беды); однако Раиса выживает, а Ольга – благородно отступает и в итоге умирает. Автор вотще пытается найти дополнительные сведения об Ольге, с которой чувствует душевное сродство, а Раиса нисколько автору не интересна. Вот оно – очередное изображение трещины, прошедшей сквозь Россию; эта трещина – не классово-имущественная, а социально-культурная: она побуждает делить людей на «аристократов духа» и на плебейскую «босоту». Мне думалось, что излечивать такие разрывы призвано христианство: если «несть ни эллина ни иудея», то ни интеллигента, ни лавочника тем паче несть. Ан нет: и христианство не спасает; в этом горькое послевкусие, остающееся от живого и грустного текста Олеси Николаевой. Также в седьмом номере «Знамени» много воспоминаний разного рода.

Прозу седьмого номера «Октября» уподоблю бутерброду: честный хлеб по краям – и скверное содержимое «серёдки». Есть два терпимых текста в жанре «нон-фикшн» («невыдуманное»). Прежде всего это повесть Дмитрия Новикова «Муки-муки» ; в ней рассказывается, как автор перестраивал свою деревенскую баню – подобрал плотника-аса – молодого карела Лёху, нанял бригаду рабочих из отставных военных. Дальнейшего развития сюжета повествование Новикова не предполагает: баня строится, душа радуется (чего ещё надо?); но писано оно классно – обаятельно, азартно. Что касаемо заголовка… «муки-муки» – любимая поговорка Лёхи. По-карельски она означает «крутись-крутись» (или «танцуй-танцуй»). В буквальном переводе – «двигайся, шевелись, выживай». Второй «нон-фикшн» «Октября» – «африканские истории» Александра Стесина «Ужин для огня» – путевой очерк про Эфиопию, слегка перегруженный подробностями, но занимательный и добротный. К сожалению, между Новиковым и Стесиным затесалась «ироническая фантазия» Владимира Лондини «На челе, не тронутом временем» , произведение, примечательное во всех отношениях. Сюжет сей «иронической фантазии» шикарен и несуразен, словно сновидение лакея Видоплясова: яхту косметического (и фармацевтическо-геронтологического) магната Оскара Гольденмеера посещает дух Казановы, он сообщает Гольденмееру, что в подземельях Москвы сокрыт древний рецепт вечной молодости, оставленный Софьей Палеолог. Гольденмеер снаряжает на его поиски сына – сначала к кельтскому магу-провидцу, а затем – в Москву. Вдруг является призрак Софьи Палеолог и начинает сводить с ума возможных разгадчиков тайны (а также их родных, в частности, жену Гольденмеера). Засим автор теряет интерес к Софье Палеолог, переключаясь на вирус, выведенный в гольденмееровых лабораториях и меняющий группу крови испытуемых (впрочем, эта антинаучная тропка тоже обрывается – кончаясь невнятными рассуждениями о «непознаваемых законах мироздания»). Удивителен язык опуса Лондини – к каждому существительному и глаголу аккуратно привешен штамп – когда надо сказать «яхта», автор говорит что-то вроде: «Белокрылая красавица яхта весело покачивалась на ласковых волнах солнечной бухты». В иные моменты мне казалось, что я имею дело с мистификацией, с намеренной стилизацией типичного извода «графоманской речи». Однако читательский опыт сказал мне: намеренности и игры здесь нет.

«Главная проза» июльского «Нового мира» – «роман в письмах» Зинаиды Линден «По обе стороны». Переписываются в этом романе Ираида и Иван – русские, живущие вне России, более того, проживающие в разных концах Евразии. Ираида Далин – писательница, которая живёт в Финляндии и творит на шведском языке. Иван Демидов обретается в Японии, он – бывший пожарный, тяжелоатлет и борец сумо, а ныне – безработный (домохозяин). У Ираиды и Ивана – противоположные проблемы с идентификацией. Ираиду финны хотят обрядить в финскую писательницу, а она – принципиально сохраняет русско-шведскую идентичность, отказываясь овладевать финским языком. Иван же – желает стать своим для японцев. Он женат на юной японке, но отец его супруги не слишком доверяет «гайдзину» (иностранцу). Конфиденты обмениваются впечатлениями, советами и мелкими новостями. Безусловный прототип Ираиды – сама Зинаида Линден: в редакционной справке-врезке о ней сказано: «живёт в Финляндии, также жила в Японии, пишет на русском и шведском языках» (не сомневаюсь, что и у Ивана есть прототип). Кстати, роман «По обе стороны» исходно был написан по-шведски. Я б назвал этот роман «типично европейским» (при допущении, что «Япония – тоже Европа»). Он даст много интересной и полезной информации об устройстве скандинавского и японского социумов. Но российскому читателю такая проза, пожалуй, покажется пресной; я предложу её лишь ценителям «описаний зарубежной жизни».