Литературная Газета, 6425 (№ 31/2013) - [34]

Это сладкое щемящее чувство и сформировало в нём то, что в ином случае называлось бы характером. Погружение в тревожный делириум бессознательных страхов (а в творчестве – как в попытке компенсации и преодоления этого состояния – жёсткой знаковой привязкой к действительности) – начало психологии режиссёра Балабанова. Стремление к живописанию низменного, маргинального, порочного, ядовитого и болезненного, смакование инфернальных душевных состояний очень часто и образовывало внутреннюю природу его кинематографа. Эстетика его лент того периода во многом иррациональна – она какая-то провальная, сбросовая, с элементами безнадёги и отчаяния…

Рискую нарваться на обвинения в безнравственности и попрании всё того же принципа De mortuis... – но всё же расскажу о том, что в других обстоятельствах должно было бы остаться тайной. «Груз 200» (как, впрочем, и «Морфий» и не только) – слишком большая лажа, чтобы оставлять её вне критики, боясь испачкаться. Слишком тенденциозный в своей убогости «культпродукт», направленный на осквернение исторической памяти, на её изживание тяжкой метафорой. (Неслучайно в нём тогда отказался сниматься ряд известных актёров. А некая киноведка А., обожающая творчество Балабанова, призналась: «Груз 200» смотреть было страшно – и я его пропустила».)

Вот и дорогая книжка сценариев Балабанова названа «Груз 200» – в лицо читателю летит масластый кулак во всю обложку, метафора советского тоталитаризма. На костяшках выведено – «СССР»…

Кто-то возразит: да что тебе дался этот «груз» – ведь есть же и другие вещи? Он ведь Бога стал искать в итоге? Но ведь можно слыть отличным парнем, а потом вдруг взять и совершить что-то кощунственное. И о тебе уже будут судить не потому, что ты был отличным парнем...

А ведь, по свидетельству матери, сам он и ценил этот фильм больше других своих лент. Вот что сказала Инга Александровна Балабанова однажды в интервью femina-plus.ru ещё при жизни сына: «…Сам он считает самой страшной и лучшей из своих лент «Груз 200». После института сын два года служил в армии военным переводчиком. И был свидетелем всего этого кошмара. Поэтому в начале фильма идёт титр: «Всё основано на реальных событиях». И пропавшие гробы, и вскрытый гроб, и даже изнасилование бутылкой из-под водки… Считаю, что это должен увидеть каждый, кто хочет понять страну, в которой живёт. Как женщина понимаю, что фильмы сына жёстки, порой даже жестоки, но это стопроцентная ПРАВДА, это НАША ЖИЗНЬ!»

Я жил в той же стране и служил, как и он, в той же самой системе, но что-то хранило меня от ужасов экзистенции, с которой сталкивались сын и мать. Я не видел этого, во всяком случае, как проклятия, как общего знака эпохи. Неужели мы жили в разных мирах?

Впрочем, тут всё зависит от того, из какой исторической глины ты сотворён…

Вместе с тем что-то стало понятным в Лёше Балабанове. И уже не осуждать, а больше жалеть его хотелось. Стало ясно, что не одна эпилепсия разрывала его изнутри...

Ходит легенда об исключительной артхаусности его режиссуры, о том, что независимый Балабанов снимал фильмы «для себя». Но она же и рассеивается такими словами: «Мой сын – человек исключительной честности и прямоты… В своё время Лёше безуспешно предлагал компромисс Березовский: «Вступай в мою партию, я дам тебе денег на кино!» Нередко подобное исходит и от нынешних «партайгеноссе». Сын не идёт на это, не хочет кривить душой. Понятно, что прямота Балабанова не всем нравится».

Отказал Березовскому? Что ж ему и более известные люди отказывали и при этом ничего не потеряли – только приобрели. Значит, имелся политический ресурс, а с ним и дар предвидения. Не такой уж и бессребреник, погружённый в творческую интраверсию, каким рисуют…

Нет, он был востребован, о чём свидетельствует то же интервью: «Питерская квартира сына просторная, из семи комнат. Я, естественно, будучи там, подчиняюсь столично-богемному стилю жизни: раньше трёх часов ночи никто не засыпает. Бесконечные гости, люди, звонки… У Алексея есть свой круг общения не только в Петербурге, Москве, Екатеринбурге, но и в США, Англии, Китае…»

Россия для Балабанова оказалась порочной любая – и дореволюционная, и пост. Ведь то же самое и с «Морфием». В том своём опусе Лёха обложил отечественную историю такой кучей сернокислого тенденциоза, что остаётся удивляться, как плёнку-то проявить удалось...

То, что иным представлялось Серебряным веком, изображено стечением наркотизированных существ, погружённых в вялые (местами бурные) «славянские дискуссии». «Из жизни врачей» кино до него снимали нередко менее живописно – и всё же правдивее. Так чернописать мир провинциальной интеллигенции, попутно изображая народ как абсолютно бесправную и безмозглую массу, способен лишь художник с установкой на патологии.

Неслучайно фильмы Балабанова называют культовыми. Он, как никто, был нужен этой эпохе и не в последнюю очередь для того, чтобы приманивать пугливых и доверчивых «А.Б.» обещаниями правды, искренностью формы, а в конце и богоискательством…

Когда-то давно мы были друзьями. Я храню его письма. Из семьи руководителя научно-популярного кино на Свердловской киностудии, Алексей Октябринович был хитроглаз, тонкорук и кикимороват – и студиозусом был неординарным. Нрава нескучного и, в общем, довольно подвижного, но временами становился занудой, просто каким-то метафизическим нытиком.