Литературная Газета, 6375 (№ 27/2012) - [52]

Странное, слегка тревожное, но и восторженное чувство охватывает человека, когда он оказывается в теснине предутренней полутьмы. Помигивают последние высокие звёзды, холодные волны речного ветра скользят по телу, хочется вдыхать и вдыхать тонкие ароматы воды, трав, тумана. Человек, маленькая пылинка природы, из праха пришедший и в прах возвращающийся. В такие моменты чувствуешь невыразимую горечь неизбежности расставания со всей простой прелестью окружающей природы. Протестует ум человеческий, но душа радуется отпущенному присутствию в этом утреннем мире. И полнится душа благодарностью к природе и скромным, но драгоценным дарам её.

Я сидел на сырой траве, стараясь уследить каждое колебание камыша, осоки, таяния остаточных клочков тумана, всматривался в открывающуюся гладь реки, по которой смутными подвижными дорожками легли отблески костров, надеясь увидеть прогон щуки или жереха. Чуть доносился говор рыбаков, позвякивали их котелки и кружки. Разговорился и картавый перекат. Бух, бух, бух! - рыбаки начали бросать в воду шары прикормки.

- Вон, мужики уже вовсю[?] - проговорил брат недовольно. - А мы всё чего-то смотрим и смотрим. Что тут смотреть?

- Природу, - вздохнул я и обвёл рукой окоём, словно был хозяином его.

- А чего её смотреть-то? - повертев башкой, пробурчал брат. - Чудной ты стал, Мишаня. Природа - она и есть природа. Никуда не денется. А утро пройдёт.

[?]И то правда, брательник. И утро пройдёт, и мы пройдём, а природа останется.

Сумерки превращали прибрежные кусты в пришедших на водопой горбатых животных. Недалеко длинный остров, поросший осокорями, - они тоже превратились в рать грозных великанов, стерегущих воду. По мелководью с беспорядочными всплесками, хлопая пастью, наконец-то пронеслась неловкая щука, преследуя верховую рыбку. А я всё сидел на земле, над рекой и внутри рассвета.

Оповестил в деревне о себе первый петух. Тут же началась их перекличка. Слабенько проблеяли овцы, мыкнула корова, - наверное, пастух идёт по деревне, собирает стадо.

Из-под обрыва вылетела стая ласточек-береговушек и понеслась над рекой, некоторые задевали воду, оставляя на ней тонкие штришки, усы.

А я сидел и осматривал окрестности - на рассвете всё меняется на глазах. Счастливо успокаивалась душа, - всё суетное, насущное забылось и отлетело. И я стал частью утра[?]

Нечего оставить

Нечего оставить

Михаил СМИРНОВ

Автор родился в г. Салават в 1958 году, печатался в СМИ Республики Башкортостан, челябинских, нижегородских, московских изданиях, интернет-изданиях. Победитель Международного конкурса Национальной литературной премии "Золотое перо Руси-2007" и неоднократный лауреат этой премии.

Заехав к матери, чтобы достать из кладовой с антресолей банки, я наткнулся в дальнем углу на тяжёлую коробку, завёрнутую в холстину. Взяв банки, прихватил и этот свёрток - посмотреть, что в нём находится. Отдал его матери и спросил:

- Слушай, мам, что за клад спрятала ты в кладовке? Я что-то не видел раньше.

- А-а-а, этот? Он остался от бабы Дуси. Я уж старая и забыла про него. Много лет он лежит у нас. Я подальше его с глаз убрала, чтобы вы ненароком не сунулись в коробку, - сказала мать.

- Какая баба Дуся?

- Ты должен её помнить. Маленькая такая старушка на первом этаже в угловой квартире жила. Помнишь? Ты ещё пацанёнком был, когда её муж умер. Они на фронте поженились, вместе всю войну прошли. Вернулись, сын родился, а вскоре дяди Феди не стало. Сердце не выдержало - рядом осколок сидел, врачи опасались его удалить. Он сдвинулся, и дядя Федя помер. Сильно горевала баба Дуся. Но назад мужа не вернёшь, а сына надо было ставить на ноги. Женька-то был постарше тебя. Вот и пришлось ей не только трудиться на производстве, но и после работы ходила по подъездам, мыла полы. Подрабатывала, чтобы сыну отправить все деньги. Он в институте где-то учился[?]

- Всё, вспомнил, - я перебил мать. - Это же она таскала постоянно вёдра с водой по подъездам? У неё была ещё привычка угощать малышню со двора конфетами. Точно?

- Да. Ребятишки её любили. Как увидят, что она вышла из подъезда, так сразу к ней бежать. Знали, что у бабы Дуси всегда есть карамельки в кармане. Тихая была, спокойная, - сказала мать.

- А сын, Женька, здоровый такой парень. Он же в другом городе учился, так? - спросил я у матери.

- Да, уехал.[?] Как укатил в институт, так больше ни разу не появился. А она горбатилась, чтобы там его содержать. После её смерти я сколько раз писала ему, что мать оставила для него этот свёрток на память, а он так ни разу не отозвался, - с горечью в голосе проговорила она. - Ты же с Пашкой тогда помогал нашим мужикам со двора гроб на машину поднимать. Не забыл?

Я помнил бабу Дусю и её похороны[?]

Тихая и незаметная старушка с лицом, иссеченным морщинами. Постоянно в одной и той же юбчонке, латаной кофточке и линялой косынке, а зимой в старой, побитой молью, шали.

Мороз или снег, дождь или жара, а баба Дуся тащила в очередной подъезд тяжёлые веёдра с водой. Убирала мусор и отмывала бетонные полы от грязи. И сколько я вспоминал бабу Дусю - она оставалась в моей памяти маленькой, сухонькой, словно время не касалось её.