Литературная Газета, 6365 (№ 15/2012) - [21]

в холодном пространстве,

и язык, что немыслим был раньше,

сам себя из раздолья творит.

Захлопнув за собой дверь из поэмы, герой (или автор?) принимается лить "крокодиловы слёзы": сожалеть о не содеянном, каяться в упущениях[?] Но диссонансом ли звучит заявка:

и всё же я зову его героем -

лишь потому, что он почти не врёт?

Думается, нет: герой (автор?), испытывая брезгливость ко всякого рода притворству, настолько не верит в искренность душевных движений, что, даже лья настоящие слёзы, сомневается в их подлинности (этакий толстовский многослойный психоанализ собственных чувств: дескать, вот я раскаиваюсь, и, значит, я хороший, а поверх этого: ты любуешься тем, что тебе стыдно, следовательно, ты гадок!).

Книга, естественно, ходит многими путями, да и читатель, несмотря на приверженность Яропольского к выстраиванию композиции, не проходит через сборник страница за страницей, а прыгает то туда, то сюда, и композиций получается великое множество.

Однако в каждой из них обнаруживается странная цельность: как будто одну и ту же модель сложной молекулы рассматриваешь с разных сторон. Что же связывает её атомы в единое целое? Во-первых, техника стихосложения. Во-вторых, трагикомичность описываемых ситуаций. В-третьих, упомянутая выше ирония, не исключающая из своего поля ничего, в том числе и автора. Но ирония эта - лишь защитная плёнка, под которой - любовь.

А вот выход из книги, стих "Откровение", где герой (автор?) говорит:

вижу небесный город,

что отражён во мне, -

это действительно выход.

И конечная сентенция: время расставить точки / мне над своими "i" - даёт основание ожидать чего-то и в самом деле большего и нового.

Потому что видишь (помнишь?), как движется он сквозь равнодушную толпу к тому, что выше всего на свете:

Пусть, кто хочет, вослед

мне пролает,

я на лай даже не обернусь[?]

Сумасшедшее солнце пылает -

вот к нему-то всю жизнь и тянусь!

И хочется жить, жить и жить[?] Невзирая ни на что.

Лариса ШАДУЕВА

Вкус родимой речи

Вкус родимой речи

БЕЛЛА АХМАДУЛИНА - 75

Белла Ахмадулина.Полное собрание сочинений в одном томе. - М.: Альфа-книга, 2012. - 586 с. - 6000 экз.

В 1962 году при горячем содействии П.Г. Антокольского была издана первая книга Беллы Ахмадулиной "Струна". В посвящённом ученице стихотворении Антокольский писал:

Здравствуй, Чудо по имени Белла,

Ахмадулина, птенчик орла!

Потом был "Озноб", вышедший в эмигрантском издательстве "Посев", "Уроки музыки", "Стихи", "Свеча", "Сны о Грузии", "Метель", "Избранное" и многие другие книги. Ахмадулина никогда не понижала планку творчества и никогда не следовала поэтической моде. И её читатель оставался так же верен Белле, как и она - ему. Иосиф Бродский считал Ахмадулину "несомненной наследницей Лермонтовско-Пастернаковской линии в русской поэзии".

Белла Ахмадулина успела подержать в руках и собственный четырёхтомник, и прекрасный трёхтомник, где были собраны стихи, проза, переводы, дет[?]ские произведения, статьи и рецензии, предисловия, воспоминания, редкие фото из фонда Б. Мессерера напоминали читателю и автору эпоху, неотъемлемой частью которой была прекрасная Белла, которая в эти дни могла бы праздновать с любимыми друзьями своё 75-летие.

И вот теперь, когда Ахмадулиной уже нет с нами, всё поэтическое и прозаическое наследие одной из самых проникновенных русских поэтесс собрано в одном томе. Издан том в серии, уже представленной именами Некрасова и Бальмонта, Маяковского и Гумилёва, Высоцкого и Андрея Белого. Белла в этом ряду - равная среди равных.

Она говорила в одном из интервью: "Я не лукаво, как умею, буду продолжать служить русскому слову, русской словесности. Я другой такой же драгоценности на белом свете не знаю". Эти слова - лучшая эпитафия большому поэту и лучшая аннотация к новому изданию. Читатель не расстаётся с любимыми. И, впитывая строки Беллы, заново почувствует, как

[?]нежный вкус родимой речи

Так чисто губы холодит.

Шестидесятники

Шестидесятники

Надежда КОНДАКОВА

Памяти Беллы

В глухой тоске семидесятых

как я любила их, троих

(в разладе бывших),

вместе взятых,

усыновивших русский стих!

Как я дружила с ними - порознь!

Но больше всех её свирель

нас утешала - будет поросль

средь волю любящих зверей.

И был ещё один, отдельный,

любимый ею - младший брат,

кульбит свой русский,

свой смертельный,

уже избравший наугад.

В России, псевдоним носившей,

в мать-мачехиной той стране

остались все[?] Но свет тот,

бывший,

он до сих пор живёт во мне.

[?]Троих уж нет.

И только жженье

тоски немыслимой - в груди:

почти без слов, почти что[?]

Женя,

       хоть ты побудь[?] не уходи[?]

3 декабря 2010 года

Раскоряченное спасение

Раскоряченное спасение

ЛИТПРОЗЕКТОР

Есть в истории христианства такие сюжеты, простые и пронзительные одновременно, такие "истории любви", которые не могут быть воплощены средствами светского искусства. Житие великой угодницы Божией Святой Блаженной Ксении Петербургской начинается с обыкновенной человеческой любви, с женского семейного счастья, которое было разрушено в один миг внезапной смертью любимого человека. Простая человеческая любовь, которая оказалась сильна как смерть, открыла 26-летней женщине путь не к новому замужеству, а к великому подвигу юродства Христа ради. Да, земная привязанность обернулась светом вечной Божественной любви. Великий сюжет для великой книги.