Литературная Газета, 6365 (№ 15/2012) - [18]

Ветер по каменным плитам

Льётся в раскрытую горсть.

А на поминках припомнят

Новых свобод торжество:

Лихо напёрстками комнат

Душу гоняло его,

Как на картонке базарной

В круге жулья и зевак...

Кто в этой дури азартной

Сделал решительный шаг?

Близко не ведая правил,

Вышел  и бросил: - Постой! -

И не помедлив поставил

На кон свой крест золотой...

* * *                                                                                                                                 

...Издали - как чужая -

Но до мельчайших трат

Я знаю тебя, я знаю,

Как будто прошла стократ

Парадом твоих безумий

В лохмотьях твоей парчи -

В те поры, когда Везувий

Возвысился в палачи

И в жажде не кровной мести,

Но права вершить закон

Облизывал соль созвездий

Пылающим языком[?]

* * *

И всё равно меня влечёт

В жестокий мир,

           под низкий кров,

Пока испуганный сверчок

Поёт любимую, без слов.

Кто одарил тебя? О чём

Он размышляет над строфой,

Вздыхая, словно огорчён,

И повторяя: "Просто - пой[?]"

Из всех пронзительных утех,

Во всей томительной тщете -

Простая песенка для тех,

Кто умирает в темноте.

Сквозь ледяную скань зимы

Как мы идём на этот зов,

Необъяснимо спасены

Наивной песенкой без слов!

Как будто пить небесный мёд

Счастливо шествуем тропой

Прозрачных полуночных нот,

Легко затверженных тобой.

***

И только там, где город шаток, где он надтреснут,

Где карусельные лошадки сбегают в бездну,

Откуда змеи тайных трещин на свет крадутся,

Где оглянуться не страшней, чем не оглянуться,

Возможно вычислить иное существованье,

Уже встающее волною над головами.

Возможно даже руки вскинуть в немой защите,

Но трещины стреляют в спину, огнём прошиты.

И только там, где город зыбок, как наважденье,

Видны следы молочных зубок на сладкой лени,

На беззащитном любопытстве, на честном слове,

Что на свету черствеет быстро, как на изломе.

* * *

На туберкулёзном сквозняке предместья

Вспыхнули сирени грозные созвездья,

Ясны, безымянны и неумолимы:

Аромат надежды с привкусом малины.

Май сочится в листья, разъедает стены,

Длинно запевают дальние сирены,

Девочки гуляют, всхлёбывая пиво,

С краешку чужого чумового пира.

Тяжко бремя жизни, очи жизни кротки.

Правая в кармане, лезвие на кнопке,

Молния без грома - молча третий лишний

Прямо в пыль и мусор рассыпает вишни.

Ягода-малина, юная забава,

Что ж у вас за праздник - тёмно да кроваво...

И проходит краем вдоль обиды майской

Женщина под чёрной бесполезной маской.

* * *

Выходя из маршрутки у базара или вокзала,

"Ты высокий как небо", - цыганка ему сказала

И пошла, загребая подолом сухой снежок,

У бродячей судьбы золотой забирать должок.

А водила... Водила до первого поворота

На дорогу глядел и лыбился криворото,

И дышало небо в крутое его плечо

Равнодушно разгневанно, холодно горячо.

Свидание с Саровом

Свидание с Саровом

Владимир ШУТОВ

Родился в 1941 году в Уфе. С 1947 по 1966 год жил в Сарове (тогда Арзамас-16), где окончил школу и вечернее отделение МИФИ. Работал редактором в научно-технических изданиях в Москве. Вернулся в Саров, где и живёт.

* * *

Ив. Шмелёву

Не буди меня,

не прерывай этот сон.

Я хочу досмотреть,

и пока не окончился он -

не буди.

Погоди!

Так немного осталось.

Пусть ещё он продлится,

хоть самую малость.

В нём душа так легка

и наполнена светом,

будто чьим-то дыханьем

ответным согрета.

Погоди, не буди!

Дай остаться средь этого лета.

Слышишь, благовест смолк,

только воздух дрожит над закатом.

Только сердца восторг,

только слёзы любви и утраты.

* * *

Новое - чуждо и дико,

старое - пепел и тлен.

Видишь, опять многолико

смотрят портреты со стен.

Слышишь? - Поют или плачут

пьяные над рекой.

Ах, разнесут, рассудачат

эту старинную боль.

Кто ты - чужой или милый?

Милый и снова чужой.

Звук бесконечный, унылый...

Вой.

ОСЕННИЙ МОТИВ

Обними меня так,

как во сне нелюбимых

любимые обнимают[?]

Как туман, из низин поднимаясь,

обнимает холмы,

и прощальной свирели мотив

возникает и тает.

Как пустые поля небеса обнимают.

Как последний цветок

обнимает последний цветок.

Как покинутый лог

обнимается с рощей

и ропщет

одинокий на ветке листок,

и дожди моросят

на застывшие воды озёр,

и вороны галдят

над погостами старых церквей[?]

Обними меня так,

как мрак нелюбви твоей

обнимает меня.

* * *

Последний августовский день,

ещё печалиться мне рано -

ещё московским тротуаром

летит божественная тень!

И ты, птенец, свищи и пой,

пока пруда не стынут воды,

пока возвышенной свободы

даруют нам глоток живой.

А завтра? За какою далью -

не знаю. Заслонив лицо,

сойду на тёмное крыльцо,

чтоб глаз не увидали.

И сыростью или сиротством

пахнёт из глубины колодца.

На дне его звезда забьётся

и на небе замрёт.

* * *

Те же проводы и те же провода.

Ах, россейская дорога в никуда.

Что там мелет мельничное колесо?

Спит Емеля, мухи липнут на лицо.

Был народ, и нет народа - извели,

а пройдёшь за огороды - пустыри.

Пустельга кричит,

что будет недород.

Был народ - и был тогда дород.

А дорога вдаль ведёт, ведёт, ведёт.

Закуси-ка полушалком тихий рот.

Закричать бы, только крик

в груди угас.

И куда, кривая, выведешь ты нас?

А надежды, как химеры Нотр-Дама.

Хочешь, дёшево отдам я их, задаром?

Ах, дешёвая продажа - не сезон!

Льётся, льётся колокольный перезвон.

Не сезон, чего уж говорить,

но сезон с тобою горькую запить.

И плывёт пасхальный перезвон: