Литературная Газета 6327 (№ 23 2011) - [67]

Призываем всех – не идите сами к жидам НКВД на их проверки. Разбегайтесь кто куда знает. Чем больше нас сбежит, тем палач Сталин будет больше нас бояться со своими жидами, которые хотят уничтожить весь советский народ.

Нас обвиняют в том, почему мы не шли в партизаны, почему работали на фашистов и не организовывали партизанское движение в Германии?

Нас спрашивали: «Вы знали, что своим трудом в Германии помогали вести фашистам войну против России?»

Один жид НКВД заявил нам: «Война окончена без вас, и мы будем жить без вас».

Дабы не попадаться в лапы жидам НКВД, лучше покончить жизнь в Германии.

Да здравствует свобода русского народа!»

Я отправился в отдел контрразведки, чтобы срочно передать листовку, полученную от Краснова. Капитана Малышева на тот момент не оказалось, а следователь Леонов был занят проверяемым. Не решившись его прервать, я решил подождать и присутствовать на следственном допросе.

Леонов вслух читал анкету, заполненную очередным вошедшим.

– Страшнов Иван Николаевич, семнадцатого года рождения, уроженец города Воскресенска Московской области, из крестьян, – не поднимая от анкеты головы, произнёс: – Садись! – И, минуту помолчав, задал вопрос. – Ну?! Кулак ведь?!

– Из бедняков… родители умерли… с восьми лет жил и воспитывался у тётки.

– Чем занимался до войны?

– Окончил восьмилетку, затем с тридцать шестого по тридцать восьмой годы служил в армии, после армии был сельским учителем под Воскресенском…

– Ладно. Не хочешь о своём прошлом, о происхождении, давай о службе.

– Повторно был призван в Красную Армию по мобилизации 24 июня сорок первого в 245-ю стрелковую дивизию.

– Звание?

– Лейтенант…

Я давно подметил, что военнопленные, сообщая дознавателям о своих бывших воинских званиях, произносили их особо подчёркнуто, как бы с распрямившейся душой от того, что в них признали попранное за годы пребывания в немецком плену человеческое достоинство. Ещё бы! Совсем недавно их называли «крисгефаген» или «хефтлинг», «хунд» или «швайн» – военнопленный или арестант, собака или свинья.

Леонов неотрывно смотрит ему в глаза.

– Ты говоришь «лейтенант»? А откуда это мне известно? Может, ты самозванец?! Вот пройдёшь проверку, тогда и называй себя лейтенантом. Понятно? А теперь давай подробно, как попал в плен?

– Я ведь всё рассказал искренне… В сентябре сорок первого дивизия под Старой Руссой попала в окружение, в декабре оставшиеся разбросанные части пытались небольшими группами выйти из окружения, но никто не знал, где располагались наши…

Леонов вновь открывает папку, разворачивает исписанные листы, внимательно читает, водит пальцем по строчкам, задумывается, потом, вдруг вскинув глаза, резко спрашивает:

– Будем работать или будем изворачиваться, а, Страшнов? Брось! Путаник великий! В анкете ты указываешь, что попал в окружение 8 сентября и вышел из него в октябре, сейчас говоришь, что был в окружении по декабрь сорок первого. Перепутать осень с сильными декабрьскими морозами невозможно. Конечно, с кем выходил из окружения, тоже не помнишь?

– Выходили втроём: я, сержант Сергеев из моего батальона и старшина, фамилию не знаю…

– Я что тебе, идиот? На что надеешься? Чего тянешь, душу выматываешь?! Ты говоришь, воевал, а я, по-твоему, в бабки играл? Ты признавайся, как поднял руки перед немцами. Признавайся?!

– Я всё вам рассказал…

– Врёшь! Врёшь ты всё, Страшнов! Из воды сухим норовишь выйти! Нет, не выйдешь! Нас не обведёшь! Мы тоже не лыком шиты!

Он приподнимается со стула, негодуя, размахивает рукой перед носом Страшнова, тычет пальцем ему в грудь, лицо его становится багровым, кричит:

– Нет, ты нас не проведёшь! Советские органы сильны! За кого ты меня принимаешь?! Я уже десять лет служу в контрразведке! Ты это можешь понять или нет?! Ты, Страшнов, мелко плаваешь, чтоб дурачить меня! Как это ты не помнишь, как поднял руки, сдаваясь в плен?! – трясущимися руками достаёт папиросу, спички и закуривает.

– Я ведь рассказывал… ничего не помню… был ранен в голову…

– Перестань повторять дурацкое: «Я уже рассказывал». Если надо будет, расскажешь сто раз! Четвёртый час бьюсь с тобой. А ведь у меня ты не один. Я думал, ты умнее… Не хочешь признаться, как сдался в плен, так ответь: ты хоть один побег совершил? Нет?! Что ж ты, мать твою, так и сидел?

– А как же… не один побег, а три… я рассказывал…

– Я не желаю слушать сказки, врёшь ты всё! Да и куда ты мог бежать? Скажи лучше, – он угрожающе понизил голос, – перестанешь врать или хочешь сесть посидеть? После плена, да ещё в своей тюряге годочков пятнадцать? Ну?.. Смотри, я тебя упеку. Тогда уж если и выйдешь, то только седым.

Страшнов, опустив голову, заплакал. Леонов, успокоившись, уже ровным голосом сказал:

– Иди, Страшнов, и ещё раз серьёзно подумай. Лучше сейчас честно признаться в том, как ты добровольно сдался в плен, как сотрудничал с немцами. Будь уверен, мы всё выясним!

Через неделю Страшнов был отправлен в армейский спецлагерь НКВД, куда ежедневно отправляли десятки подозреваемых. Там, к его счастью, нашлись военнопленные, которые подтвердили, что вместе со Страшновым совершали неудачные побеги из лагерей вначале в Польше, затем в Германии. Лейтенант Страшнов оказался честным человеком, с немцами не сотрудничал, но узнать, исполнилась ли угроза Леонова осудить его за измену Родине и отправить отбывать срок на родине, мне было не дано.