Литературная Газета 6319 (№ 15 2011) - [47]

Небывалый случай! Поколебавшись немного, не соглашается бедная вдова Круглова выдать свою дочку за соседа-миллионера. Обе они, Дарья Федосеевна и Агния, своим примером дают понять бедняге Ипполиту, что в борьбе за право жить свободно и своим умом, может быть, главное средство – человеческое достоинство, не разменянное в трудных буднях текущей жизни на уступки «здравому смыслу», почитаемому за идола. Рядом с этим мотивом в сценический сюжет проникает мысль о том, что можно претерпеть, пережить обиду, но невыносимо горько находиться в унижении, вошедшем в привычку, в непреходящем ощущении своего «убожества» по сравнению с кем-то, если этот кто-то облечён высоким социальным, материальным или иным статусом. Причём состав этих привилегированных в глазах общества групп может меняться, а общественная психология – никогда, она остаётся рабской. Полная абсолютная тишина в зрительном зале, где значительную часть публики составляет молодёжь, говорит о том, насколько актуальны эти мысли сегодня.

Яркая, радостная стихия стиля Островского, игровая энергия его театра, его сочное и выразительное, не тронутое купюрами художественное слово – всё это сверкает ещё ярче в соседстве с темами серьёзными. В актёрском ансамбле, как всегда в спектаклях Л. Хейфеца, высокий профессионализм соединяется с выразительной и обаятельной индивидуальностью каждого образа. Действующих лиц немного, но всё пространство спектакля заполнено сценической игрой, в центре которой – ключница Феона в виртуозном исполнении М. Полянской.

Может показаться: собрались актёры, расстелили пресловутый «коврик», настроили инструменты и исполнили спектакль легко, будто спели. Но музыка сюжета – вот знак режиссуры Л. Хейфеца. В звучании этой музыки слышится драматически-глубокая история, очень знакомая, «почвенная», так сказать. И охватывает ужас: как свежи эти «сцены из московской жизни», написанные в середине XIX века, как долго вопреки пословице длится «масленица»! Весёлый спектакль Л. Хейфеца – о грустном и горьком.

Елена ЮСИМ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Кометы из алфавита

Панорама

Кометы из алфавита

Наталья Толстая, чья первая персональная выставка «Память. Знаки. Время» прошла в Центре современного искусства М’АРС, принадлежит к поколению художников, сформировавшихся в 1980-е. Но также она принадлежит роду, который дал России не только великого Льва русской литературы, но и немало художников. Её отец, Олег Владимирович Толстой, был живописцем, мама, Татьяна Владимировна, – известным графиком, много работавшей в книжной иллюстрации. Неудивительно, что встреча слова и живописи становится одним из главных мотивов творчества Натальи Толстой.

Вообще-то эта встреча – едва ли не одна из магистральных в искусстве ХХ века, начиная от знаменитых листов «Война» Алексея Кручёных и Ольги Розановой вплоть до Эрика Булатова и московских концептуалистов 1970-х… Но у Натальи Толстой диалог слова и изображения случается не на знакомой территории книги или картины, а в пространстве… объекта. Художественный объект – это всегда, с одной стороны, вещь, будь то красное «Дерево» с веточками, где вместо листьев – пуговицы, или абстрактные рельефы, с другой – знак, способ через эту вещь указать на что-то ещё, дальнее или ближнее, глубинное. Текст, проступающий на поверхности, отсылающий к библейской истории сотворения мира или алфавиту, конечно, удобный способ отсылки к идеальному миру. Он вроде указателя, что напоминает о толще времён и о некоем сакральном знании.

Правда, нельзя не заметить, что о времени напоминают не только слова, но и материалы, из которых Толстая делает свои объекты. Погнутая чёрная металлическая сетка прикроет поверхность холста, как кольчуга, а сбоку над ней взмывает… шпулька. Та самая, которую с нитками вставляли в швейную машинку. Мир вещей, бывших в домашнем обиходе или мастерской хозяина дома, не просто своего рода «культурный слой». Параллельно возникает образ аскетичной, суровой простоты. Образ не связан напрямую с вещами. Они для художницы вроде красок и кисти. Память о своём бытовании, которую они несут, вроде оттенка, который сгодится. Буквы, будь то условные «альфа и омега» или отрывки старославянского письма, становятся «третьим» слоем. Они, как и вещи, несут память о времени. Но точно так же за ними встаёт образ эпохи, стиля жизни – размеренного, подчинённого традиционному порядку. Плюс они ещё и знаки, и текст, то есть прямое послание читателю. В результате эти полустёртые надписи похожи на романтические руины, свидетельства не только иных времён, но и других цивилизаций. Точнее, кирпичики из древних строений, которые художник использует для современного высказывания.

Кроме вещей и знаков способом высказывания Натальи Толстой становится цвет. Ярко-красный, символ красоты и энергии жизни, серебристо-серый, белый и чёрный – её излюбленные цвета. Нетрудно заметить, что гамма вполне супрематическая. Но одновременно и фольклорная. Впрочем, авангард очень даже народной культурой интересовался. Для Натальи Толстой обе эти традиции – фольклорная и авангардная – равно важны. Обе связывают повседневность с космосом. Крестьянский календарь, деревенский хоровод говорят о природном течении дел. Супрематизм вёл речь о прорыве в пространство неведомого. В обоих случаях искусство было не декоративным украшением, а способом увязывания, соотнесения деятельности человека с миром. Если угодно – способом движения к гармонии мира. У Натальи Толстой сходные цели. Её «Падающая комета», разумеется, не только о падении звезды, но и о конечности жизни. Но из руин и обломков минувшего она выстраивает (и обустраивает) новый мир. В нём посреди расцветает красное древо жизни. В нём силуэты птиц превращаются в буквы. В нём ничего не исчезает бесследно…