Литературная Газета 6302 (№ 47 2010) - [64]

…Я точно знаю это место, где мы с тобой пролетали лет пять назад. Как порхающие жаворонки. Это возле «старой бани». Теперь там рынок. Мужики торгуют женскими трусами. Но место по-прежнему называется «возле старой бани».

Мы были поджары, как охотничьи сеттеры. От неистовой, изнурительной даже любви животы не растут. Ты открывала тогда на стук в ритме «Баса-новы». И наши одежды сами подлетали к потолку. И висли там, в воздухе, освещая нашу любовь.

Так вот, мы проходили мимо старой бани. И ты спросила: «Знаешь, за что я тебя полюбила?»

– За что? И разве можно любить человека за что-то? Ненавидеть за что-то можно?! Так?

– Не совсем. Я полюбила тебя за то, что ты не смотришь телевизор.

– Это преступление?.. Хм…

– Оно строго карается. Я никогда не буду иметь дело с человеком, который смотрит телевизор. Это крайнее бесстыдство. Это всё равно что подглядывать в щёлку за… за…

Ты не находила слов.

Я читал давным-давно рассказ Исаака Бабеля «В щёлочку». Там герой за какие-то деньги подглядывал за половым актом в публичном доме. Он платил за это. Пять рублей, что ли? Или десять. Отвратительно.

Я никогда не называл тебя рыбкой. Лисичкой точно называл. Но ведь это и правильно. Во-первых, у тебя был длиннющий хвост. В опасные моменты ты раскидывала волосы по плечам, говоря, что это своего рода броня, которая тебя защищает.

Во-вторых, у тебя были лисьи глаза. С зелёными искрами. Эти зелёные искры ты рассыпала не всем, а только в редкие моменты. Мне – в полной мере. Другим чуток. Ведь почти все люди злостно смотрели телевизор, сериалы, убийства, соития звёзд, потасовки, жизнь гомосексуалистов, рекламу «тампаксов».

Ты была лисичкой. У меня даже на сотовом телефоне, на старом сотике, было набрано «Лис».

Интересно, а сама-то ты смотрела телевизор? Наверное, мельком. Походя. Ты ведь тогда была по эту сторону льда. Ты стучала согнутым пальцем по дощатой двери в ритме: три тона – полутон, два тона – полутон. Или всё наоборот. Забыл уже. А у кого спросить про ритм? У рыб?

Мне думается, что они, эти дурацкие рыбы, давно прочухали нашу ледяную жизнь, наши вечные элегантные танцы на льду.

Мы уже и сами-то не знаем, где танцуем до упаду. В телике? Со звёздами? На льду? Подо льдом? На сковороде? В тонущем уазике? С женой в постели? С внезапно выхваченным из прошлого жестом? У «старой бани»? У новой кофейной мельницы? У церкви, у мечети? Мы танцуем. И наши рты немы, хоть и вытягиваются они в улыбки, в длинные, тонкие крейсерские улыбки. Мы танцуем? Вот у этой уже познавшей всё девушки щучий пупок. А этот шаранчик сейчас после танца подведёт к столу, и вы с ним чокнетесь. А потом он вас застрелит из широкого лопатника-портмоне. А девушку эту через годик, уже толстую, как спринцовка, прокрутят на мясорубке и швырнут коту.

Мы танцуем как заведённые. Чешуя рекламы тоже подтанцовывает. Фонтан в форме кита струит разноцветные верёвочки. Нас залепляет пот. Пот клейкий, силикатный. Мы плывём в этом холодном поту. И взмахиваем руками, дрыгаем ногами. Склеиваем улыбки. И рыбы зрят на нас своими остекленевшими от ужаса глазами. Это – Питер Брейгель.

Я хотел бы рассказать обо всех своих открытиях тебе. Но вот беда. Ты тоже танцуешь и упёрлась в телевизор. Тебе некогда. Ты скажешь на всё это: «Чушь! Полный бред! Старой бани не было в помине. Какие такие караси да щуки?»

Короче говоря, лучше не заикаться. В стране глухих, немых, слепых это делать бессмысленно.

И всё же я попытаюсь записать этюд о зимних рыбах и январских людях на магнитофон. А вдруг ты оторвёшься от экрана, от «прихлопов и притопов» и включишь мною наговорённую чушь, и я увижу, как силикатный клей на лице твоём, застынув, лопается и его крошки отстают, шелушась, ссыпаются с лица. С «хвоста».

Я надеюсь: «А вдруг да и мелькнёт зеленовато золотистая, бесстыдная щёлочка улыбки, от которой веет смертельно-сладостной истомой».

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Пирожки среди зимы

Портфель "ЛГ"

Пирожки среди зимы

Владимир РОМАНЕНКО

Собор                                                                                                                                                

Там, где шумит сосновый бор

Над белокаменною кручей,

Мой Пращур выстроил собор,

Подвесил колокол певучий.

Менялись годы и века,

Гудело время беспокойно,

Над ним дымились облака,

Летели ветры, грозы, войны,

А он стоял.

Как светлый лик,

Неколебимый, чистый, строгий,

Был продолжением скалы

Или души того, кто строил.

Не зная временных оков,

Нетленным каменным заветом

Он нёс нам Бога и Любовь –

Залог величья Человека.

…Когда на склоне дня горит

Закатным алым цветом камень,

Я слышу – Пращур говорит

Со мной негромкими словами:

– Чтоб непокорным вихрем дней

Тебя  судьба не завертела,

Построй Собор в душе своей –

Свой храм Добра, Любви и Дела,

Покуда в нём огонь горит,

Пока не отслужили тризны,

Запомни – Бог тебя хранит.

И в этом – продолженье Жизни.

Ночные птицы