Литературная Газета 6302 (№ 47 2010) - [37]

Канва выставки – места чеховской судьбы: Таганрог, Москва, Санкт-Петербург, Сумы, Мелихово, Ялта, Баденвейлер. Фотографии нас ведут туда, где Чехов жил, где много испытал и перечувствовал, увлекался, работал неустанно и – где умирал… Тут и особая есть страна на «карте» его души – театр. Страна счастливая и мучительная… А в самом начале экспозиции неслучайно находится макет Давида Боровского к «Вишнёвому саду», к спектаклю, поставленному некогда в Афинах (в Греции, как мы знаем, всё есть!) Юрием Любимовым: само художественное решение экспозиции – это своего рода продолжение того спектакля, той поэтичнейшей сценографии.

Выставка «Чехов. Театрально-художественный проект» – и для тех, кто только входит в мир Чехова, и кто давно в нём живёт. Для всех – и лично для каждого. Здесь, в этих шести залах, по-настоящему осознаёшь, казалось бы, давно знакомые слова Станиславского о неисчерпаемости Чехова. И потому хочется снова и снова вчитываться, вслушиваться в Чехова, чтобы попытаться разглядеть его – подлинного, понять сложную, мужественную и одинокую жизнь его души.

Покидая выставку, отправляясь в свои подмосковные пенаты, мне бы остаться на волне восхищения. Однако к нему чем дальше, тем отчётливее примешивалась горечь… Взыграл ли местный патриотизм (хотя, конечно, всё сложнее), но невольно вырвалось восклицание – а где же наш Воскресенск-Истра, где Бабкино?! Кстати, далеко не только двумя этими названиями исчерпывается причастность великого писателя к нашему краю. Может быть, то был лишь краткий и незначительный эпизод в судьбе Чехова? Ничуть! Есть масса фактов, свидетельствующих об огромной важности воскресенско-бабкинского, условно говоря, периода жизни Чехова.

Разумеется, глупо было бы предъявлять претензии к организаторам весьма не академической выставки, что, мол, не охвачен какой-то отдельный период «жизни и творчества». Тем более что истринская «география» Чехова – хотя это и очень обидно – исследуется действительно крайне мало. Есть среди нескольких объективных причин такого положения и одна, не зависящая от самих исследователей. Нет встречного движения. Потому и не звучит голос Истры (Воскресенска) и её окрестностей в чеховском пространстве России, что долгие-долгие годы Истринский район не старался и не старается, чтобы этот голос зазвучал. Кстати, нелишне сравнить: пребывание Антона Павловича в Сумах, а тем более в Баденвейлере было гораздо более кратким, нежели в Воскресенске и Бабкине, однако там есть музеи Чехова, у нас же такового нет. А вот на Сахалине, к примеру, музеев даже два…

Уверена, у Истринской земли есть все предпосылки встать в один ряд со знаменитыми священными уголками России, связанными с именем Чехова. Но увы, желания, заинтересованности в этом нет ни у администрации Истринского района, ни у общественности. Конечно же, не перевелись в районе истинные почитатели Антона Павловича, но поскольку прежние инициативы терпели крах (тут и бюрократические закорюки, и непросвещённость местной власти), то настроение апатии, неверие значительно доминируют над отдельными случающимися «порывами» местных обожателей Чехова…

Сравнительно недавно памятному месту, на котором располагалась усадьба Бабкино, присвоен статус выявленного объекта культурного наследия. Этот с трудом завоёванный статус – шанс для возрождения усадьбы, для начала широких исследований, связанных с пребыванием Чехова на Истринской земле. Неужели мы в очередной раз упустим этот шанс? Неужели краеведческие наши «страдания» и долгие мытарства не перейдут «в радость для тех, кто будет жить после нас»?

Если бы знать…

Елена ШТЕЙДЛЕ, ИСТРА, Московская обл.

Выставка продлится по 25 декабря.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Прямое попадание в запендю

Год Чехова

Прямое попадание в запендю

ЖАЛОБНАЯ КНИГА

Спектаклю «После занавеса», поставленному Евгением Каменьковичем в Мастерской Петра Фоменко, пожалуй, больше подошло бы название «После Чехова». А может быть, даже и «Вместо…».

Можно сколько угодно долго ломать голову над тем, зачем, по какому принципу объединил Евгений Каменькович чеховского «Медведя» и фриловское «После занавеса», и всё равно не найти на этот вопрос вразумительного ответа. Ни во время спектакля, ни после него, ни даже пару месяцев спустя. Не исключено, что изначально предполагалось, что обе одноактовки будут взяты у ирландского драматурга: за Брайаном Фрилом давно закрепилась репутация знатока Чехова, дескать, он его и переводил неоднократно, и переосмысливал, а «Медведь» является второй частью его «послезанавесного» триптиха «по чеховским мотивам» (часть первая, «Курортные забавы» (название-то какое!), суть переложение «Дамы с собачкой»). Но режиссёр, вероятно, спохватился, что подпись «Б. Фрил» под названием хрестоматийной чеховской шутки, вызывающей симпатию даже тех, кто к творчеству Антона Палыча особой любви не испытывает, в юбилейный год будет выглядеть чистейшим моветоном. Самое простое – предположить, что совмещение классика с его интерпретатором было затеяно ради эффектного контраста. Но контраста не получилось. Как не получилось и синтеза. Зато аттракцион вышел на славу.