Литература и культура. Культурологический подход к изучению словесности в школе - [135]

Шрифт
Интервал

Самоуглубление, рефлексия Базарова приводят к кризису всю его систему вульгарно-материалистических взглядов на мир. Перед героем открылись две бесконечности, две бездны: одна – загадка его собственной души, другая – загадка окружающего его мира. Учащиеся находят в тексте романа высказывания героя, подтверждающие вышесказанную мысль, и выражают свои аналитические суждения:

– Если раньше Базарова интересовал только объективный материальный мир, а человеческая неповторимость, индивидуальное проявление человеческого духа либо высмеивались, либо вовсе отрицались («Все люди друг на друга похожи как телом, так и душой…» – VII, 78), то рефлексирующий, страдающий герой признается Одинцовой, что «всякий человек – загадка» (VII, 91).

– Признав тайну духовной жизни каждого человека, Евгений идет дальше – к загадке жизни вообще. При этом он размышляет о неотвратимости законов бытия, ужасе человека перед смертью. Теперь он не может удовлетвориться чисто материалистическим объяснением сущности человека, его поступков.

– «Бездна» разверзлась перед тургеневским героем, когда он стал задумываться о своем ничтожестве перед бесконечным космосом, Вселенной. Об этом хорошо говорится в сцене «У стога».

Одному из учащихся, познакомившемуся с уже упоминаемыми работами Ю. В. Лебедева и А. И. Батюто, предлагается прокомментировать эту сцену. Отмечается, что оказавшись под влиянием стихийного чувства, Базаров ощутил эфемерность человеческого бытия перед вечностью. От микроскопа его потянуло к телескопу, т. е. рассматриванию неба, хотя он сам, издеваясь над романтиками, говорил, что глядит в небо лишь тогда, когда ему хочется чихнуть. Примечательно в этом плане высказывание героя: «А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удается прожить, так ничтожна перед вечностью, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки?» (VII, 119)

Размышления Базарова, как отмечает А. И. Батюто, перекликаются с мыслями Блеза Паскаля о человеческом ничтожестве перед бесконечным космосом. Но если Паскаль выход из этого трагического тупика видит в религии, то герой Тургенева этот путь отвергает. Не может быть для него утешением и суждение о человеке как «мыслящем тростнике», которому, единственному из всех существ на земле, дано осознать величие Вселенной и собственное ничтожество перед ней. Так начинается бунт Базарова против самих основ бытия.

В диалоге с учащимся предстоит выяснить, в чем же суть этого бунта.

Роковые вопросы стихийности и драматизма, любви и познания, смысла жизни и тайны смерти не получают теперь ответа для героя в исследованиях естественных наук, не случайно его тянет к философии. Прежний антропологический взгляд на человека как неизменную биологическую сущность оказался теперь бессильным перед сложностью человеческого бытия. Ощутив свое ничтожество перед природой, космосом, Базаров пересматривает свое отношение к общественному прогрессу, о чем говорит его знаменитая тирада о «лопухе».

Комментируя эту тираду, отмечаем, что речь здесь идет не о презрении героя к мужику. Дело в ином: Базаров ощутил абсурд бытия, ничтожество человека перед стихийными силами природы. Бунт Евгения – это его озлобленность, раздраженность, его постоянные «гамлетовские» мысли о смерти. Этим и объясняется поведение, подобное рискованному передвижению у пропасти, «бездны». Герой утрачивает чувство дозволенности, хочет заглянуть за черту, за которую нельзя заглянуть простому смертному. В этом плане особую символику приобретает мотив святого Евсевия, обращением к которому завершаем урок.

«Роковые» испытания Базарова начинаются с поездки двух приятелей в имение Одинцовой. Посреди молчания Евгений вдруг воскликнул: «Поздравь меня, сегодня двадцать второе июня, день моего ангела. Посмотрим, как-то он обо мне печется» (VII, 75). Эта фраза, как потом окажется, в судьбе Базарова приобретет роковой смысл. Автор не случайно дал своему герою в покровители святого Евсевия. Здесь есть и фонетическая перекличка их имен, и перекличка смыслов: Евгений – благородный, Евсевий – благочестивый. Но есть и другое – сходство судеб. Известно, что святой Евсевий умер от случайной раны и виновна в этом женщинаарианка, которая бросила в него черепицу и ранила его. Умирая от этой раны (по-видимому, от заражения крови), Евсевий завещал своим друзьям не мстить этой женщине. Покинул он мир с благочестием и прощением на устах.

Тема ангела повторяется и в финале романа. Встречая приехавшую к умирающему сыну «даму под черным вуалем, в черной мантилье», Василий Иванович в восторге восклицает: «К нам ангел с неба…» (VII, 181). Но ангел в черном может быть только вестником смерти. Базаров умирает от тех начал жизни, которым он бросил свой нигилистический вызов.

Возможно и другое истолкование этого мотива ангела: как Дон Гуан, испытывая судьбу, бросает вызов статуе Командора, так и Базаров бросает вызов своему ангелу. Создается впечатление, что вызов принят, начинается новый круг испытаний героя, которые неизбежно приведут его к гибели.


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.