Лисья тень - [74]

Как только дверь распахнулась, он рухнул на пол, прижав лоб к доскам.

– Помилуйте! – раздался с пола глухой голос главы деревни. Его била дрожь, и он был страшно напуган. – Помилуйте, господа! Убейте меня, если хотите, но деревню помилуйте. Она не заслуживает вашего гнева.

– Да ладно? – Окамэ скрестил руки на груди. – Хочешь сказать, крестьяне не пытались скормить нас гаки? И совершенно ничего не знали о том, что сегодня случится? – Он фыркнул с недоверием и презрением. – Ой, а я уж подумал, что вся деревня подстроила все таким образом, чтобы сожрали именно нас. Ну я и дурак!

Я нахмурилась и посмотрела на Окамэ.

– Но ведь это очень похоже на правду! Вот почему… а, ясно. Опять сарказм.

– Прошу… – Глава деревни не поднимал головы. – Пощадите. Мы были в отчаянном положении. Вы сами видели, с чем нам пришлось столкнуться. Вы и не знаете, каково это – жить бок о бок с этими тварями. Мы не знаем, что еще предпринять.

– Они вовсе не бессмертны, – подал голос Тацуми. Эту фразу он произнес сурово и равнодушно. – Если бы жители деревни попытались их одолеть, число гаки в округе поубавилось бы.

– Но мы же пытались! Мы пытались их убивать, поджигать, отрезать им руки и ноги, закапывать в землю! Но что бы мы ни делали, скольких бы ни лишали жизни – они всегда возвращаются! – Глава деревни в отчаянии сжал кулаки. – Это все проклятие! Проклятие, наложенное на нас монахом, будь он неладен. Из-за него мы обречены терпеть набеги гаки до конца наших дней.

Вот оно что. История начинала проясняться.

– Какое еще проклятие? – спросила я, выступив вперед. – Мы видели монаха. Это он виноват в том, что вас осаждают гаки?

– Вы видели монаха? Милостивый Дзинкей, неужели он никогда не уймется? – Главу деревни забила крупная дрожь, и он сел на полу и закрыл глаза. – Наверное, нет больше смысла скрывать правду, – прошептал он. – Прошу, присаживайтесь, и я расскажу вам о величайшей тайне и самом страшном позоре нашей деревни.

Мы с Окамэ шагнули вперед и опустились на татами. Тацуми остался стоять, где стоял, – в дверном проеме, но глава деревни не обратил на него внимания.

– Наша деревня всегда процветала. По легенде, мой прапрапрадедушка, в бытность свою главой деревни, заключил сделку с самим Одзинари, Ками урожая, благодаря которой земля всегда будет давать богатый урожай при условии, что местные крестьяне будут о ней заботиться. Еды в деревне всегда хватало, даже после уплаты рисового налога в конце каждого сезона, даже после того, как даймё забирал часть урожая. Поля никогда не истощались и не пересыхали. Ручьи и озера всегда изобиловали рыбой, а сады, пусть и небольшие, – овощами и фруктами. Богатыми мы никогда не были, но и не голодали. И хорошо понимали, что нам повезло куда больше, чем жителям других деревень, которые каждую зиму страдали от голода, и мы благодарили богов за то, что они благословили нашу землю. Так прошло несколько десятилетий, и со временем жители деревни начали опасаться, что об их достатке прознают другие и попытаются отобрать у них пищу. Деревня у нас маленькая, обособленная от остального мира, и если бы кто-то о чем-то прознал, могли бы начаться набеги ронинов и разбойников, охочих до наших припасов. И тогда мы бы не знали мира и спокойствия. Так мы думали в те времена. И хотя земля продолжала давать изобильный урожай, мы начали копить и прятать еду, словно белки – орешки. Редким путешественникам, забредавшим в наши края, мы врали, что мы – всего лишь бедные крестьяне, которые едва могут себя прокормить, – и отправляли их восвояси с пустыми руками. И вот однажды, в одну из холоднейших зимних ночей, в деревне объявился монах. Он ходил от дома к дому и просил тарелку риса, картофелину – что угодно, что не жалко отдать. Но деревня встретила его недружелюбно – мой прадедушка приказал всем запереть двери и не обращать на монаха внимания. Целых три дня он бродил по окрестностям деревни, передыхая в снегу, в одной только соломенной шляпе и легких одеждах. Он предлагал помолиться за ближних, благословить поля в обмен на кусок еды. Но никто не обращал на него внимания. Никто так ему ничего и не дал. Все кругом притворялись, что не слышат его просьб, что не замечают, что он умирает от голода, а монах тем временем ни единым словом не жаловался на свое положение. Через три дня его нашли у двери главы деревни, замерзшим до смерти. В обледеневшей ладони он сжимал обрывок бумаги, на котором его же собственной кровью было выведено проклятье за нашу жадность. Через три месяца после того, как его похоронили на кладбище недалеко от деревни, маленькая дочь одного из крестьян упала на серп кама и погибла. Ее тоже похоронили на кладбище. Но ночью она вернулась, голодная и разъяренная. Она ворвалась в свой бывший дом и разорвала родных на кусочки. Через месяц возвратилась уже вся их семья – она неприкаянно блуждала по деревне в поисках теплой плоти, и ее ненасытный голод сгубил немало жизней. Так и начался этот бесконечный круг, – проговорил глава деревни, а его черные глаза встревоженно глядели перед собой. – В последние три ночи каждого месяца – по числу дней, в которые мы морили монаха голодом – ненасытные призраки восстают из могил и разбредаются по деревне в поисках пищи. Обыкновенная еда их не интересует – угощения вроде риса, овощей или саке они не принимают. Они жаждут одной только живой плоти и пожирают даже родных. Те гаки, которых вы видели сегодня, когда-то были нашими возлюбленными и родственниками – это все те, кто умер после того, как монах испустил последний вздох у этой самой двери. Он – онрё, дух мести, и его проклятие продолжает карать нас за грехи наших предков.