Листья опавшие (1970—2000 годы) - [11]

***

Юбилейный вечер Гоголя. О том, как проходил, достойно пера самого Николая Васильевича. Вечер готовил Дом литератора как рядовое мероприя­тие — дата не совсем круглая. Но в ЦК узнали, что в Киеве проводят большое мероприятие с присутствием Политбюро Украины. Поэтому у нас на вечере будут присутствовать А. Т. Кузьмин и Н. Л. Снежкова. Дали авральную коман­ду заполнить зал студентами. Писателей почти никого, не пришли и редакторы изданий — не знали о присутствии высокого начальства. Одним словом, воде­виль с чинами и подчинками.

***

С утра холодно, ветрено и дождливо. Свежая зелень листвы на яблонях густеет, взрослеет от дождя и холода. Чтобы училась выживать будущая жизнь, которая только начинается? Теперь бы куда-нибудь в лес, в натопленную избу, писать или читать, смотреть в окно на дождь и от этого быть счастливым.

***

С понедельника захолодало, хотя еще только август. Северо-западный ветер, небо в тучах. Неприятные холодные дожди, которые синоптики именуют кратковременными. Желтизна на липах, на березах. Но это не от осени, это от жары, которая держалась до сих пор.

***

Берут лен. Готовы овсы. Клевер дозревает на семена. Даже не верится, что неделю назад было Полесье. Целых десять дней жары даже в тени. Беленький песочек на берегу Случи при ее впадении в Припять, подмытый паводком дуб в воде, раскошная дубрава. Был с малым Алешкой. Летняя роскошь, рыбалка. Хотя теперь здесь, в Вити Козько Вильче, Случь ненамного шире, чем та, кото­рую помню с детства в верховье, в Слуцке. Там, в Вильче, не было бессонницы, а возвратился домой и опять начинаю дремать, а не спать.

***

Во второй половине ночи начался дождь, густой, дружный. Лежал и слушал дождь. Август. Осень. Туман. Ржище на полях. Мое время. Недостает душев­ного равновесия, чтобы писать. С вечера читал девятый том Мележа. Все мне известное в основном. В дневниках нет мелочности. Тревожные размышления о литературе, культуре. Видел и чувствовал, как болезнь мещанства разъедает людские души.

Почему-то думаю, что в жизни он чувствовал себя одиноким человеком. В глубине души осознавал нужность делаемой им работы, знал, что никто не соберет и не издаст его «Жизненные заботы» без него самого. А «умники» осуждали, судачили, что подчищает и подбирает все написанное, издатели чинили препоны и «урезали» объем книги, а развязка была уже совсем близка. От Мележа мысли перекидываются на Короткевича.

***

Перелистываю «Былое и думы» Герцена, которого высоко ценю как писате­ля. Все же он был революционером от обеспеченной жизни. «Деньги — незави­симость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно было и неприятельское, даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живя с людьми, которые спаслись в чем были от политических кора­блекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтобы вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства».

***

Позавчера мороз с тридцати ночью упал до ноля, пошел такой густой снег, будто плотной марлей все занавесило.

Вчера было совещание у Кузьмина. Инициатор Павлов. Суть его выступле­ния в том, что редакторам надо быть внимательными, чтобы критика не пере­ходила границ и не давала зацепок комментаторам радиостанции «Свобода». А если комментируют, то это уже недочет в работе, не хватает бдительности, политического чутья. И еще — упаси боже муссировать тему, что белорусское лучше русского, а тем более поднимать на щит древность Беларуси, преимуще­ства над Московией ВКЛ.

У него как-то болезненно блестели расширенные глаза.

***

Перед выходными звонок из ЦК инструктора З. — вот вы дали инфор­мацию о вечере эсперантистов, они там свой гимн исполняли, а гимн у нас только один, и руководитель ихний сионист замаскированный. Оказывается, в Доме культуры стройтреста общество эсперантистов, которое официально существует при Белсовпрофе, провело торжественный вечер в связи с юбилеем эсперанто. Они имеют свой ВИА, на языке эсперанто и свой гимн исполнили. Аврал, крамола. Да пускай живут эти эсперантисты, не думаю, что их и раз­гонять будут. А вот же начальники от печати «бдят», выискивают. И редактору «Вечерки» перепало.

***

Сижу в Королищевичах. Снежно, зимно, безлюдно. Здесь Аверьян Сафронович Деружинский называет себя «князем королищевичским», потому что сидит тут с осени. Старый Микола Улащик приехал из Москвы, пишет книгу об истории своей родной деревни, еще Люба Турбина с сестрой. Вот и весь контингент. Не последний ли это королищевичский сезон? Нету лыжни, нету и лыж. Ходим на прогулки с Улащиком, Николай Николаевич вспоминает, а я слушаю.

***

Канцелярия университета и кабинет Пичеты находились в доме напротив нового корпуса теперешней гостиницы «Минск». Пришли к нему группой сда­вать зачет. Первой отвечала евреечка из Червеня и начала нести такую чушь, что и студенты опешили. Пичета слушал, опустив голову, потом вскочил на ноги:

— Как вы смеете с такими знаниями идти ко мне, к ректору?

И топает ногами:

— Идите вон!

У студентки от испуга ноги отнялись, потом она кое-как выгреблась из кабинета.

А Пичета дергает себя за галстук.