Лишний человек - [48]

— Мне просто интересно, — Вера прищурилась, — допустим, он бы взял и сказал тебе: слушай, да, я все понял, я так ошибался, больше не повторится! И ты вот прямо возьмешь и поверишь ему, да?

— Он редко говорит правду, это верно. А всей правды не говорит никогда. И он не изменится, как и я. Это невозможно.

— Вот именно. И если он так скажет, это будет лишь означать, что он хочет усыпить нашу бдительность!

— Ее нельзя усыпить. Мы знаем, что он есть и всегда будет. Он вписан в картину мира и не даст о себе забыть. Наше противостояние никогда не кончится. Но это не обязательно будет война. Это просто жизнь и ежедневные труды.

Они помолчали. Градины на земле все не таяли, и стоять без движения было холодно — оно и понятно, сентябрь на дворе, и какая бы ни была жара, все равно это уже не то, что в июле.

А Сёма вполне понятно все говорит, зря он их держит за дураков и все время приговаривает, что ничего нельзя объяснить. Вот Люша все отлично поняла. Нет, ну, может, остальные соображают похуже. Это может быть.

— Значит, ты вот об этом хотел с ним поговорить? — спросила она примирительно.

— Ну да, примерно об этом. Я, собственно, и говорю. Я думаю, он нас слышит.

Ага, вот почему пробирает озноб! То-то она чувствует, что все же странный какой-то холод…

— Люша, а можно сделать как-нибудь потеплее? — спросила Вера. — Или ты только бурю умеешь устраивать, и никаких средних вариантов? Вообще тебе еще надо позаниматься. Природные способности без хорошей школы ничего не значат.

От возмущения Люше снова стало жарко. Опять она за свое! Вот ведь… женщина с трудным характером!

Эпилог

Саша понимал, что Сёме пора уже идти в гримерку и готовиться к спектаклю, но ему очень хотелось договорить. Сёма, впрочем, не торопился, не поглядывал на часы, а спокойно пил чай и терпеливо отвечал на вопросы. Ему тоже нравилось сидеть здесь и болтать — ему не требовались какие-то особые условия, чтобы настроиться на выступление. Даже в день премьеры. Дождь уютно стучал по карнизу, небо было серым, пришлось включить настольную лампу, и это было хорошо. Театральная магия любит полумрак, таинственность, и чтобы легкая завеса — дождь, сумерки, туман, сгустившийся в смутную грезу, — ограждала хрупкое волшебство от шумного внешнего мира.

— А знаешь, я ведь так и не понял, — признался Саша, — у нас действительно ничего не получалось без тебя или это было самовнушение? Я бы поставил на последнее, мы все переживали и тревожились. Но на это же жаловались и совершенно посторонние люди — не пишется, не рисуется, не поется… и вообще все как-то не так.

— Нет, это было не просто самовнушение. Мир поколебался, дрогнул, и некоторые люди ощутили это более явственно, чем остальные.

— То есть если бы ты не смог вернуться и действительно исчез насовсем… люди разучились бы творить?

— Нет. Я же говорю, это просто такие колебания в атмосфере. Мир не рухнул, а пока он держится, люди продолжат петь, рисовать и мыслить.

— Просто Великаша так убедительно мне там рассказывал про то, как волшебство покидает наш мир… Я ему не верил, я знал, что ему нельзя верить. Но это было ровно то, что я сам ощущал.

— Волшебство не может исчезнуть из мира. Оно и есть этот мир. Оно вечно и неуязвимо. И мы все, оказавшись здесь, проживаем жизнь и таким образом приобщаемся к нему раз и навсегда, становимся его частью. И я бы никуда не исчез окончательно, даже если бы ушел от вас безвозвратно.

— Давай лучше так: ты никуда не будешь уходить, а с волшебством мы как-нибудь разберемся, исчезает оно там или нет.

— Ладно, — охотно согласился Сёма. — Договорились.

— Но все-таки насчет Великаши… На этот раз мы не вытеснили его из мира?

— Нет. На этот раз нет. Но мы сделали лучше. Мы вписали его в этот мир. Теперь он связан с ним тысячей невидимых нитей, как и все мы. И теперь он не сможет его разрушить. Он будет пытаться, он способен натворить много бед, но мир ему не уничтожить. Он заставил меня заглянуть в несуществование, а я с головой окунул его в музыку. Наша суть от этого не изменилась, но теперь мы лучше понимаем себя и друг друга.

— Это похоже на… перемирие?

— Не совсем. Впрочем, возможно, это обещает нам временную передышку… в очередной раз.

Саша помолчал несколько секунд, выбирая самый интересный из множества вопросов, которые теснились в его голове, но тут за спиной у него хлопнула дверь.

— Ага! Так и знала, что вы тут… Чаи гоняют! — возмутилась Вера. — А ну быстро всем одеваться!

Сёме и впрямь надо было уже идти. А вот Саше спешить некуда, у Гремина выход в самом конце. Верочке тоже незачем торопиться, но ей положено хлопотать и волноваться. Премьера все-таки, и ее дебют в качестве режиссера. Она уж небось и забыла, что это такое вообще — дебют.

— Присядь, — предложил Саша, когда Сёма ушел. — Хочешь чаю?

— Нет, — бросила Вера отрывисто, но все же опустилась на стул напротив него.

— Это будет лучший «Онегин» в моей жизни, — сказал Саша твердо. — Все будет хорошо.

— Спасибо. Но вообще-то я не нуждаюсь в подбадриваниях.

— Не за что. Вообще-то я подбадриваю себя.

— Да тебе-то о чем волноваться? Стой себе и пой, — Вера усмехнулась. — Я вот, пока не впряглась в эту лямку, думала, что артистам труднее всего. А теперь вижу, что режиссеру-то потяжелее приходится. Когда берешься что-нибудь делать сам, сразу начинаешь понимать, что не так все просто.