Лишенная детства - [36]

— Пора, Морган!

Мое сердце обрывается. Пора! Я толкаю тяжелые двери и усаживаюсь между мамой и папой, в первом ряду. Я не могу поднять глаза, а тем более посмотреть на возвышение, где, я это знаю, сидит Да Крус. Я не хочу видеть стеклянную клетку и его в ней, я не хочу, чтобы его лицо, черты которого уже стерлись из моей памяти, снова в ней обосновалось. Я смотрю себе под ноги. Я едва замечаю развевающиеся полы платья его адвоката, которая вертится перед возвышением, взволнованно произнося свою речь. Когда называют мое имя, отцу приходится поддерживать меня, пока я иду к указанному мне стулу. Взгляд Марии обжигает, и я боюсь, что мои слова будут использованы против меня. Мои челюсти сжимаются, я не могу произнести ни звука. Я называю свое имя так тихо, что никто его не слышит, и мне настолько тяжело говорить, что судья быстро прерывает этот кошмар, отправляя меня на место.

Как бы мне хотелось убежать из зала, хлопнув дверью, не участвовать в этом судебном заседании! Как же мне плохо! Но у меня нет на это права. Я снова усаживаюсь на стул, повернувшись лицом к стене. Это — единственное, что я могу сделать, чтобы не видеть ни его тупого лица, ни ее злобных глаз. В таком положении я и правда ничего не вижу, зато все слышу. Слышу, как Да Крусу зачитывают обвинение, в деталях. Кто-то описывает полный ужасов день, который мне довелось пережить. Мои собственные слова произносит чей-то чужой голос, и каждое отзывается болью в моей груди. Рассказчик не акцентирует внимание на удушении. Как мы и предвидели, прочитав постановление о передаче дела в суд, главный предмет разбирательства — изнасилование. Да Крус признает, что выкрал меня, что был половой контакт, рассказывает, по какому маршруту мы ехали. Он говорит глухим, тихим голосом. Если бы у него спросили, что он ел накануне, наверное, эмоций в его голосе было бы столько же. Это отсутствие угрызений совести производит на меня сильное впечатление — словно он не сделал ничего особенного, ничего предосудительного. Я рыдаю, по-прежнему сидя ко всем спиной, и считаю минуты, отделяющие меня от конца заседания, и вдруг слышу следующее:

— Я не уверен. Я этого не помню.

У Да Круса спросили, признает ли он, что изнасиловал меня повторно в машине. Я помню это слишком хорошо — как ручной тормоз давил мне в колени, и все остальное тоже. Помню, как Да Крус тянул меня за волосы, его омерзительные слюни и зеркало, повернутое так, чтобы он мог лучше видеть происходящее. Каждая деталь запечатлелась в моей памяти навечно, а он притворяется, что не помнит ничего! Волна ненависти захлестывает меня, я поворачиваюсь и кричу на весь зал:

— Грязная скотина!

Слова сорвались с губ сами собой.

На какое-то мгновение в зале суда воцаряется полная тишина, потом заседание продолжается. Моя же душа окончательно покинула тело. Для меня больше не существует ни судьи, ни присяжных. Перед глазами все время стоит эта ужасная сцена. Машина, зеркало, угрозы… Я смотрю на Да Круса, который сидит напротив, я пытаюсь раздавить его взглядом, заставить его устыдиться, показать, что мне он соврать не сможет. Он сидит в своей стеклянной клетке, и теперь я осмеливаюсь бросить ему этот молчаливый вызов. Его постыдное отрицание придало мне сил. Я не слышу генерального адвоката, требующего для обвиняемого двенадцати лет заключения, не вижу, как присяжные встают со своих стульев. В заседании объявлен перерыв. Мама берет меня за руку и выводит в коридор. Папа приносит кока-колу. Слова льются из него потоком и жужжанием отдаются у меня в ушах. Он говорит, что все идет как нужно, что я должна быть мужественной, что присяжные, конечно же, мне поверили, что все присутствующие знают, кто врет и кто говорит правду. Мой отец повторяет снова и снова, что уверен в том, что вердикт будет суровым, но все в нем — и дрожание губ, и прерывистая речь — свидетельствуют об обратном: он взволнован и подавлен.

И вот мы возвращаемся в зал заседаний. Через две минуты зачитывают вердикт: одиннадцать лет тюрьмы Да Крусу, 12500 евро в качестве возмещения ущерба мне и 3000 евро — моим родителям. И никакого социально-судебного наблюдения за виновным после того, как он отбудет свой срок. Мнение первого эксперта, отнесшего преступление Да Круса на счет алкоголя, восторжествовало. Заплаканная жена в зале суда, стабильная работа в течение семнадцати лет и жалкий вид — все это сделало свое дело. Моему насильнику удалось склонить присяжных на свою сторону. Версии о том, что преступление было совершено исключительно под воздействием алкоголя, было отдано предпочтение. К черту результаты второй экспертизы, в которой перечислены проблемы обвиняемого психического плана, и он характеризуется как «нарциссическая, незрелая личность, склонная к извращенным реакциям», где подчеркивается его потенциальная опасность для общества! Присяжные суда в Луаре пришли к выводу, что этот тип — обычный алкоголик. Мария бросается на шею супругу прямо перед моими родителями и мной — мы ведь сидим в первом ряду. Адвокат Да Круса, судя по всему, уязвлен «суровостью приговора». Брызгая слюной и размахивая руками, он возмущается решением органов правосудия: ведь это всего лишь изнасилование, а не преступление против человечества! В ответ мой отец обзывает его такими словами, что адвокат краснеет, а наш адвокат вынуждена вмешаться: