Лиса в курятнике - [2]

* * *

Солидная машина остановилась на окраине города у дома с потрескавшейся штукатуркой. Дольникер поднялся на второй этаж медленно, но без посторонней помощи. Он тут же включил радио, плюхнулся без сил в бархатное кресло и слабым голосом попросил «почту и прессу».

— Что нового в медицине — вещал приятный голос диктора. — Беседа с Амицом Дольникером о системе здравоохранения…

Дольникер велел Зееву сделать погромче и с большим удовольствием потер нос. Да, вспомнил он, это он просил диктора не объявлять: «Амиц Дольникер, экс-депутат Кнессета, бывший секретарь партии», а просто: «Господа, Амиц Дольникер у микрофона».

Зазвонил телефон.

— Дольникер слушает.

Он тем временем перебирал почту. «Ув. господину Амицу Дольникеру», — читал он, к своей вящей гордости, без очков, — «Амицу Дольникеру», «Тов. Дольникеру», «А. Дольникеру»…

— Господин Дольникер, — спросил диктор, — положение с больницами в свете последних мероприятий в этой важной сфере?

— Положение очень серьезное. Несмотря на все шаги, предпринимаемые правительством, состояние лечебных учреждений не удовлетворяет постоянно растущим запросам населения. Необходимо дальнейшее усиление мер с целью расширения возможностей с привлечением необходимых организаций, мобилизации дополнительных средств…

Дольникер не понимал ни слова из этой беседы. Даже во время записи он не очень-то вникал в суть дела. После последнего коалиционного кризиса его назначили, по прискорбной ошибке, заместителем гендиректора Минздрава. Он проработал в этой должности всего неделю, но за это время Государственное радио успело взять у него интервью «О нашей системе здравоохранения», и теперь, через несколько месяцев, они разыскали запись и передали ее.

— Кажется, вы себя лучше чувствуете, — заметил секретарь, — но я бы все же вызвал врача. Сейчас я вернусь, Дольникер.

— Дольникер, — бормотал политик, засыпая, — лечебные учреждения…

* * *

— Госпожа Дольникер, — заявил профессор Таненбаум, — давление вашего мужа в любой момент может привести к катастрофе.

— А что я могу сделать? — ответила Геула Дольникер. — У меня нет никакого влияния на этого безумца.

Профессор снял с руки Дольникера резиновую манжетку для измерения давления, положил ее рядом с липкими кружками кофе, оставшимися на клеенке с утра. Десятки лет профессор был домашним врачом в семействах высших партийных чиновников и уже привык к тому, что создатели образа государства живут в весьма скромных условиях, однако всякий раз квартира Дольникеров заново его потрясала. В квартире было всего две маленькие комнаты. Поскольку Геула также была важным партийным функционером, у нее никогда не было лишнего часа для ухода за домом. Старая мебель сгрудилась в одном углу, покрытая табачным пеплом и пылью. На стенах висели пейзажи в позолоченных рамках — того сорта, что продают на улицах. А между ними в центре — прекрасный подлинник Ван Гога — дар общины Копенгагена.

Геула, грузная и достаточно безобразная супруга Амица Дольникера, стояла у постели больного, с трудом сдерживая гнев. Она вернулась домой довольно поздно после тяжелого дня в Организации женщин, безразличных ко всему, и обнаружила мужа храпящим на полу у заваленного бумагами кресла, несмотря на радио, отчаянно вопящее народные танцы.

— Госпожа Дольникер, — резко заявил профессор, — буду откровенен: даже небольшое волнение вашего мужа может привести к непоправимому.

Дольникер покраснел, на его лбу вздулись жилы.

— Что может случиться? — прохрипел он.

—

— Слышишь, Дольникер… сдохнешь как собака, если не будешь себя беречь.

— Только радикальное изменение образа жизни может спасти господина Дольникера. Если он будет по-прежнему вести жизнь высокопоставленного политика…

— Я не политик, — прошептал больной, — я —

— С точки зрения медицины это одно и то же. Нам придется значительное время быть вдали от политической жизни. Избегать всего, что может стать причиной волнений. Имеются в виду и всевозможные развлечения.

— Ты слышишь? — жена повысила голос. — Теперь тебе выступать нельзя!

— Во всяком случае, первый месяц отпуска, — подтвердил врач, — затем, если появятся признаки выздоровления, мы разрешим вам выступать раз в неделю перед публикой, как можно более вам симпатизирующей.

Тут произошло знаменательное событие. Амиц Дольникер, символ поколения завоевателей и строителей страны, расплакался.

— Смотрите, Дольникер, — успокоил его Зеев голосом, преисполненным понимания, — мы оба поедем на два месяца в Швейцарию. Оттуда будем поддерживать постоянную телефонную связь с Центром партии…

— На мой взгляд, это не решение, — отреагировал профессор, — господин Дольникер должен сжечь за собой все мосты. Ему нужно удалиться как можно дальше от городской жизни.

— Господа! — взывал Дольникер к профессору, заламывая руки. — Но подумайте и о стране!

— Быстрейшее выздоровление Амица Дольникера — это и есть максимальная польза для страны.

Это заявление нашло отклик в сердце ослабевшего государственного деятеля. Дольникер сдержал свои чувства и приподнялся в постели:

— Товарищи! Я готов!

— Браво! — зааплодировал профессор, но Геула тут же заставила его умолкнуть: