Лирика - [3]

Седой, на облака похожий.

Истлело солнце в духоте,

И путь дальнейший невозможен.

По карте — рядом берега,

На рифы напороться впору.

Грянь, ветер, в эти облака

И распахни, открой просторы.

И распахни, разбей, развей,

Пусть лучше шквал, и шторм, и качка,

Чем эта тягостная спячка

В Ла-Манше между двух морей.

1926

ВСТУПИЛИ В ОКЕАН

Шумит, колышется могучий.

Он по размаху нам сродни.

Но как томительно тягучи

На корабле пустые дни.

О всем успеешь передумать

И пережить, вторгаясь в даль,

Мечты и чаянья Колумба

И Чайльд-Гарольдову печаль.

О суше встрепенешься болью,

И, задымленные слегка,

Из одичалого раздолья

На миг возникнут берега,

Событий памятные числа

И ложный блеск пройденных стран.

И снова предо мной лучится

Широкой зыбью океан.

Белеют облака в лазури,

И вдруг, откуда ни возьмись,

Нагрянет шквал — предвестник бури,

И вот уже померкла высь,

И волны мчатся, закипая,

Переходя в крутой галоп,

Как будто конница лихая

Со сталью сабель наголо.

И мне отрадны перекаты,

И этот рев, и гул, и плач,

И ветра бурные сонаты

На деревянных струнах мачт.

1926

«Вчера ушли из Гибралтара…»

Вчера ушли из Гибралтара.

Дышали горы синевой,

И от полуденного жара

Сияло море за кормой.

Такой знакомый и отрадный

Белел вдали Алхесирас.

На крыши, башни и аркады

Я посмотрел в последний раз.

Уходит вдаль и этот город,

И в сердце почему-то грусть.

Прощай, Испания, не скоро

Я к берегам твоим вернусь.

Другие города и годы

На траверсе передо мной…

Шумит вода под пароходом,

Сияет море за кормой.

1926

НОЧНОЙ ШТОРМ

С вечера круто упал барометр.

К ночи на атлантический круг

Волны пошли черней и огромней,

Громче раскаты, грохот и стук.

Что это, заговор? Волны в разгуле,

Словно на дыбу корабль ведут.

Я на полу, как сраженный пулей,

В штурманской рву воротник в бреду.

Рядом другие в такой же дичи.

Лишь капитан, одолев маету,

В рупор на вахту зовет и кличет,

Режет и глушит гудками тьму.

Отклик не слышен. Команда в жути.

Пятеро смыты, а боцман пьян.

Мачты ломает, рычит и крутит,

И ходит по палубе сам океан.

1927

ШТИЛЬ

Однообразие пустыни,

Неодолимая вода.

Я заплутался в этой сини,

Стремясь к миражным городам.

Я позабыл года, и числа,

И пестрые названья стран,

И только вижу, как лучится,

Перегибаясь, океан;

Как на его цветном просторе,

В томительном бреду лучей,

Вдруг затрепещет белый город

Красивее страны моей.

Столпятся стены, башни, крыши,

И я матросов тороплю,

Бегу по вантам выше, выше,

Чтобы отдать морской салют.

Кричу: «Куда, куда вы звали?

О, атлантический обман!..»

Мой курс — в неведомые дали.

Мое жилище — океан.

1927

СИРОККО

По африканским берегам,

По берегам крутого зноя

В багровом пульсе маяка

Вдруг наступают перебои.

Глядим — и в несколько минут,

Крутясь и мучаясь истошно,

Нам с визгом преграждает путь

С пустыни ветер невозможный.

Он жаром дыбится и вплавь

Идет, неистовый и рьяный,

И звезды крупные стремглав

В его сухом дыханье вянут.

Чернеет низкий небосвод,

Хватая клотик корабельный,

И содрогается пароход,

Как в судороге смертельной.

И дико, беспокойно мне.

Кругом отрава и опасность.

И, задыхаясь, слепнут снасти

В его невидимом огне.

Скорей бы выбиться, уйти

На океана круг широкий,

Но перекрыты все пути,

Повсюду душное сирокко.

1927

ЛУННОЕ СИЯНИЕ

Затих, уснул закат измученный,

И вот — вовсю разлив луны,

И блещет море многозвучное

Червонным золотом волны.

Как скрипки зыбкое звучание,

Как упоенье тонких струн,

На море лунное сияние

И колыханье стаи шхун.

Я выходил один на палубу

И в средиземной тишине

Глядел на призрачную, алую

Оранжевую зыбь огней.

Я вспоминал пески Аравии,

Кофейный африканский зной

И до утра луны отравою

Дышал на палубе ночной.

И думал я о дальних гаванях,

О промелькнувших маяках,

О том, что жизнь, как это плаванье,

Заманчива и коротка.

1927

ГОРОД УГЛИЧ [4]

Борису Пильняку

Горяча заката киноварь,

Но сейчас я не о ней —

Я о лампе керосиновой,

Об уездной старине.

Пожилую, неприветную,

Закоптелую, в пыли,

Мне вчера подругу медную

Из чулана принесли.

За окном соборов зодчество,

Город в сумрак отступал.

Я над лампой в одиночестве

До рассвета горевал.

И в бреду вставала молодость:

Ночи, зори, петухи,

Фитиля крутое золото

На мои лилось стихи.

В керосиновом сиянии,

Молод, прыток и упрям,

Я навек бросался в плаванья

По развернутым морям.

Я по странам неисхоженным,

Я по тропикам гулял.

Над стихами невозможными

И смеялся и рыдал.

Помнишь, лампа, время зимнее

Ночь. Беспамятство снегов.

Девушке с глазами синими

Я нашептывал любовь.

При огне, огне прикрученном,

От избытка чувств и сил,

Я ее в потемках, мучая,

Упоительно любил.

Ты всему была свидетелем,

Но однажды, медный друг,

Догорела, не заметила,

Я уехал поутру…

Годы шли крутые, быстрые,

В грозах, в битвах, в маете.

Вся страна легла под выстрелы

Мылась кровью, а затем…

Но об этом долго сказывать.

Жизнь — эпический роман.

И в собранье хлама разного

Отнесли тебя в чулан.

Под портретом государевым,

Возле сваленных икон,

Отсияло твое зарево,

Схоронился медный звон.

И с тобою, незаметная,

Отцвела моя весна…

Керосиновая, медная,

Никому ты не нужна.

Нынче всюду электричество.

О бессонный друг ночей,

Я на память в Исторический

Передам тебя музей.

Под таким-то черным номером,

Керосиновая медь,

Обо всем былом, что померло,

Обо мне ты будешь петь.

Может, кто, задетый заживо,

Вспомнит дым далеких лет,

Как себя в ночах выхаживал