Лирика. Поэмы - [80]

Померк. Умри.

Померк последний свет зари.

19 октября 1913

* * *

Милый друг, и в этом тихом доме

Лихорадка бьет меня.

Не найти мне места в тихом доме

Возле мирного огня!

Голоса поют, взывает вьюга,

Страшен мне уют…

Даже за плечом твоим, подруга,

Чьи-то очи стерегут!

За твоими тихими плечами

Слышу трепет крыл…

Бьет в меня светящими очами

Ангел бури – Азраил!

Октябрь 1913

* * *

Из ничего – фонтаном синим

Вдруг брызнул свет.

Мы головы наверх закинем —

Его уж нет,

Рассыпался над черной далью

Златым пучком,

А здесь – опять, – дугой, спиралью,

Шаром, волчком,

Зеленый, желтый, синий, красный —

Вся ночь в лучах…

И, всполошив ее напрасно,

Зачах.

Октябрь 1913

* * *

Вспомнил я старую сказку,

Слушай, подруга, меня.

Сказочник добрый и старый

Тихо сидел у огня.

Дождик стучался в окошко,

Ветер в трубе завывал.

«Плохо теперь бесприютным!» —

Сказочник добрый сказал.

В дверь постучались легонько,

Сказочник дверь отворил,

Ветер ворвался холодный,

Дождик порог окатил…

Мальчик стоит на пороге

Жалкий, озябший, нагой,

Мокрый колчан за плечами,

Лук с тетивою тугой.

И, усадив на колени,

Греет бедняжку старик.

Тихо доверчивый мальчик

К старому сердцу приник.

«Что у тебя за игрушки?» —

«Их подарила мне мать». —

«Верно, ты стрелы из лука

Славно умеешь пускать?»

Звонко в ответ засмеялся

Мальчик и на пол спрыгнул.

«Вот как умею!» – сказал он

И тетиву натянул…

В самое сердце попал он,

Старое сердце в крови…

Как неожиданно ранят

Острые стрелы любви!

Старик, терпи

Тяжкий недуг,

И ты, мой друг,

Терпи и спи,

Спи, спи,

Не забудешь никогда

Старика,

Провспоминаешь ты года,

Провспоминаешь ты века,

И средь растущей темноты

Припомнишь ты

И то и се,

Всё, что было,

Что манило,

Что цвело,

Что прошло, —

Всё, всё.

Октябрь 1913

* * *

Было то в темных Карпатах,

Было в Богемии дальней…

Впрочем, прости… мне немного

Жутко и холодно стало;

Это – я помню неясно,

Это – отрывок случайный,

Это – из жизни другой мне

Жалобный ветер напел…

Верь, друг мой, сказкам: я привык

Вникать

В чудесный их язык

И постигать

В обрывках слов

Туманный ход

Иных миров.

И темный времени полет

Следить,

И вместе с ветром петь;

Так легче жить,

Так легче жизнь терпеть

И уповать,

Что темной думы рост

Нам в вечность перекинет мост,

Надеяться и ждать…

Жди, старый друг, терпи, терпи,

Терпеть недолго, крепче спи,

Всё равно всё пройдет,

Всё равно ведь никто не поймет,

Ни тебя не поймет, ни меня,

Ни что ветер поет

Нам, звеня…

Октябрь 1913

ПОЭМЫ

ВОЗМЕЗДИЕ

Юность – это возмездие.

Ибсен

ПРЕДИСЛОВИЕ

Не чувствуя ни нужды, ни охоты заканчивать поэму, полную революционных предчувствий, в годы, когда революция уже произошла, я хочу предпослать наброску последней главы[15] рассказ о том, как поэма родилась, каковы были причины ее возникновения, откуда произошли ее ритмы.

Интересно и небесполезно и для себя и для других припомнить историю собственного произведения. К тому же нам, счастливейшим или несчастливейшим детям своего века, приходится помнить всю свою жизнь; все годы наши резко окрашены для нас, и – увы! – забыть их нельзя, – они окрашены слишком неизгладимо, так что каждая цифра кажется написанной кровью; мы и не можем забыть этих цифр; они написаны на наших собственных лицах.

Поэма «Возмездие» была задумана в 1910 году и в главных чертах набросана в 1911 году. Что это были за годы?

1910 год – это смерть Коммиссаржевской, смерть Врубеля и смерть Толстого. С Коммиссаржевской умерла лирическая нота на сцене; с Врубелем – громадный личный мир художника, безумное упорство, ненасытность исканий – вплоть до помешательства. С Толстым умерла человеческая нежность – мудрая человечность.

Далее, 1910 год – это кризис символизма, о котором тогда очень много писали и говорили, как в лагере символистов, так и в противоположном. В этом году явственно дали о себе знать направления, которые встали во враждебную позицию и к символизму и друг к другу: акмеизм, эгофутуризм и первые начатки футуризма. Лозунгом первого из этих направлений был человек – но какой-то уже другой человек, вовсе без человечности, какой-то «первозданный Адам».

Зима 1911 года была исполнена глубокого внутреннего мужественного напряжения и трепета. Я помню ночные разговоры, из которых впервые вырастало сознание нераздельности и неслиянности искусства, жизни и политики. Мысль, которую, по-видимому, будили сильные толчки извне, одновременно стучалась во все эти двери, не удовлетворяясь более слиянием всего воедино, что было легко и возможно в истинном мистическом сумраке годов, предшествовавших первой революции, а также – в неистинном мистическом похмелье, которое наступило вслед за нею.

Именно мужественное веянье преобладало: трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего – противоречий непримиримых и требовавших примирения. Ясно стал слышен северный жесткий голос Стриндберга, которому остался всего год жизни. Уже был ощутим запах гари, железа и крови. Весной 1911 года П. Н. Милюков прочел интереснейшую лекцию под заглавием «Вооруженный мир и сокращение вооружений». В одной из московских газет появилась пророческая статья: «Близость большой войны». В Киеве произошло убийство Андрея Ющинского, и возник вопрос об употреблении евреями христианской крови. Летом этого года, исключительно жарким, так что трава горела на корню, в Лондоне происходили грандиозные забастовки железнодорожных рабочих, в Средиземном море – разыгрался знаменательный эпизод «Пантера – Агадир».