Лирика - [35]

Поведал ей всю правду до конца.

И выражение ее лица

Мне было осужденьем за признанье,

И я поник, застыв, как изваянье.

Но столько гнева было в милом взоре,

Что, и одетый в камень, трепетал я,

Внимая: "Может быть, меня с другой

Ты спутал?" "Захоти она, – шептал я,

И я забуду, что такое горе.

Пошли мне слезы вновь, владыка мой!"

Не понимаю как, но, чуть живой,

Способность я обрел передвигаться,

Виня себя за памятный урок.

Однако краток срок,

Чтоб за желанием перу угнаться,

И из того, что в память внесено,

Я только часть не обойду вниманьем.

Такого не желаю никому:

Смерть подступила к сердцу моему,

И я не мог бороться с ней молчаньем,

Обресть в молчанье силы мудренб;

Но было говорить запрещено,

И я кричал – кричали песен строки:

"Я ваш, и, значит, вы к себе жестоки!"

Хотел я верить, что она оттает,

Найдет, что я достоин снисхожденья,

А если так, таиться смысла нет,

Однако гнев порой бежит смиренья,

Порой в смиренье силу обретает,

И я, на все мольбы мои в ответ,

Оставлен был во тьме, утратив свет.

Нигде, нигде не видя, как ни тщился,

Ее следов, – где их во тьме найти!

Как тот, кто спит в пути,

Однажды я ничком в траву свалился.

Упрямо попрекая беглый луч,

Я перестал мешать слезам печали

И предоставил им свободный бег.

С такою быстротой не тает снег

Весной, с какою силы убывали.

Я, не найдя просвета среди туч,

Под сенью бука превратился в ключ,

Подобное бывает, как известно,

И потому сомненье неуместно.

Кто создал эту душу совершенной,

Коль скоро не Творец всего живого,

С которого она пример берет,

Всегда прощенье даровать готова

Тому, кто к ней с мольбой идет смиренной

И все свои оЩибки признает.

Когда она мольбы повторной ждет,

Она и в этом подражает Богу,

Чтоб кающихся больше устрашить:

Ведь клятва не грешить

Не закрывает грешную дорогу.

И госпожа, на милость гнев сменя,

До взгляда снизошла – и оценила,

Что скорбь моя моей вине равна;

И слезы осушила мне она,

И, осмелев, я вновь взмолился было,

И взор ее, несчастного казня,

Сейчас же в камень превратил меня.

Лишь голос мой, оставшийся на воле,

Мадонну звал и Смерть, исполнен боли.

Печальный голос (как забыть такое!),

Я, изнывая от любовной жажды,

В пустынных гротах плакал много дней,

И грех слезами искупил однажды

И существо свое обрел земное,

Как видно, чтоб страдать еще сильней.

Охотником я следовал за ней,

И я нашел ее: моя дикарка,

Нагая, от меня невдалеке

Плескалась в ручейке,

Который солнце освещало ярко.

Увидя, что утешить взор могу,

Я на нее смотрел; она смутилась

И, от смущенья или же со зла,

Меня водой студеной обдала,

И тут невероятное случилось:

Я превратился – право, я не лгу,

В оленя стройного на берегу

И до сих пор мечусь от бора к бору,

Перехитрить свою бессилен свору.

Канцона, кем я не был никогда,

Так это золотым дождем, которым

Юпитер пригасил любовный пыл;

Зато я был огнем и птицей был

И на крыл ах к заоблачным просторам

Ту возносил, кого пою всегда.

От лавра не уйти мне никуда:

Мой первый лавр – досель моя отрада,

И сердцу меньших радостей не надо.

XXX

Она предстала мне под сенью лавра,

Бела, как снег, но холоднее снега,

Что солнца многие не видел лета,

И предо мной лицо ее и кудри

Везде, куда б ни обратились очи,

Какой бы домом ни избрал я берег.

Моим мечтам сужден не раньше берег,

Чем облетит убор зеленьга лавра;

Когда слезами оскудеют очи

Льдом станет пламя, вспыхнут толщи снега:

Не так обильны волосами кудри,

Как долго чуда ждать из лета в лето.

Но время мчится, быстролетны лета,

Мгновение – и вот он, скорбный берег,

И посему, черны иль белы кудри,

Я следовать готов за тенью лавра

И в летний зной, и по сугробам снега,

Пока навеки не сомкнутся очи.

Представить крате невозможно очи

Ни в наши времена, ни в оны лета;

Они, как солнце яркое для снега,

Опасны для меня; проходит берег

Любовных слез недалеко от лавра,

И я смотрю на золотые кудри.

Скорей мой лик изменится и кудри,

Чем сострадание согреет очи

Кумира, вырезанного из лавра;

Коль верен счет, седьмое нынче лето

Исполнилось, как я, утратя берег,

Вздыхаю в летний зной и в пору снега.

С огнем в груди, с лицом белее снега,

Все тот же (только поседели кудри),

Слезами орошая каждый берег,

Быть может, увлажню потомков очи

Тех, кто придет на свет в иные лета,

Коль труд в веках живет, достойный лавра.

Достойны лавра, свет живого снега,

И кудри, и пленительные очи,

В такие лета мне готовят берег.

L

В ту пору дня, когда небесный свод

Склоняется к закату, обещая

Иным, быть может, племенам рассвет,

Старушка, близкий отдых предвкушая,

Одна пустынной стороной бредет.

Устала: как-никак на склоне лет;

Но ляжет спать – и нет

Усталости с дороги,

И вечные тревоги

И горести не сдавливают грудь.

А мне печаль не даст глаза сомкнуть,

Затем что всякий раз, когда светило

Оканчивает путь,

Еще больнее мне, чем утром было.

Вот-вот пылающую колею

Поглотит бездна, но лучи заката

Еще не успевают отгореть,

Как поле покидает алчный ратай

И, затянув простую песнь свою,

Лицом светлеет – любо поглядеть;

На стол ложится снедь,

Что на словах по нраву

Любому, но приправу

К словам другую предпочтет любой.

Пускай кому-то весело порой,

А мне не ведом даже миг просвета

И не знаком покой,

Куда б ни передвинулась планета.

Пастух не ждет, пока лучи сойдут,

В свое гнездо, не ждет, чтоб на востоке,