Лирические произведения - [25]

            в душе моей…

Трясется в пальцах пулемет…

            Разряд… разряд…

Гастелло огненный полет,

и крик Матросова: «Вперед!»,

            и Зои взгляд.

Волна контузит, накренит,

            отбросит в рок,

а если встанешь — распрямит,

в воронку боя, как магнит,

            потянет вновь.

Не выключай! Все улови!

            Сумей вместить

и губы раненых в крови,

и шепот медсестры: — Живи! —

            и просьбу: — Пить!

Но я тревожусь: слышу все ль

            в разрядах гроз,

персты свои влагая в боль,

губами осязая соль

            прощальных слез?

В печах Майданека, в золе

            тел и берез,

в могилах с братьями в земле,

на хирургическом столе,

            ловя наркоз?

И не приемник — вся душа

            сама собой,

дыханием бойцов дыша,

волнуясь, падая, спеша, —

            уходит в бой.

В селе за Западной Двиной,

            в углу страны,

в воронке, от золы седой,

не молкнет принятая мной

            волна войны…

ОПОЛЧЕНЕЦ

Жил Рыцарь Печального Образа,

рассеянный, в полусне.

Он щурился, кашлял и горбился

в толстовке своей и пенсне.

Он Даму любил по-рыцарски

и ей посвятил всю жизнь;

звалась она — исторический

научный материализм.

Дети кричали: «Папочка!» —

его провожая в путь;

в толстовке и стоптанных тапочках

пришел он на сборный пункт.

С винтовкой шел, прихрамывая,

и тихо шептал под нос

цитаты из Плеханова

и Аксельрод-Ортодокс.

Он ввек ни в кого не целился,

ведя лишь идейный бой,

и томик Фридриха Энгельса

на фронт захватил с собой.

Навстречу железному топоту

молодчиков из «СС»

в толстовке и тапочках стоптанных

вошел он в горящий лес.

Он знал, что воюет за истину

чистейших идей своих;

имея патрон единственный,

он выстрелил и затих.

И принял кончину скорую.

И отдал жизнь за свою

Прекрасную Даму Истории

в неравном, но честном бою.

БОЕЦ

Жил да был боец один

            в чине рядового,

нешутлив и нелюдим,

            роста небольшого.

Очи серой синевы,

            аккуратный, дельный.

А с бойцами был на «вы»,

            ночевал отдельно.

Автомат тяжелый нес,

            две гранаты, скатку,

светлый крендель желтых кос

            убирал под каску.

А бойцы вослед глядят

            и гадают в грусти:

скоро ль девушка-солдат

            волосы распустит?

Но ни скатки, ни гранат

            за нее не носят

и, пока идет война,

            полюбить не просят.

Но бывает — вскинет бровь,

            всех людей взволнует,

и ни слова про любовь, —

            здесь Любовь воюет!

ТВОРЧЕСТВО

Принесли к врачу солдата

            только что из боя,

но уже в груди не бьется

            сердце молодое.

В нем застрял стальной осколок,

            обожженный, грубый.

И глаза бойца мутнеют,

            и синеют губы.

Врач разрезал гимнастерку,

            разорвал рубашку,

врач увидел злую рану —

            сердце нараспашку!

Сердце скользкое, живое,

            сине-кровяное,

а ему мешает биться

            острие стальное…

Вынул врач живое сердце

            из груди солдатской,

и глаза устлали слезы

            от печали братской.

Это было не поз можно,

            было — безнадежно…

Врач держать его старался

            бесконечно нежно.

Вынул он стальной осколок

            нежною рукою

и зашил иглою рану,

            тонкою такою…

И в ответ на нежность эту

            под рукой забилось,

заходило в ребрах сердце,

            оказало милость.

Посвежели губы брата,

            очи пояснели,

и задвигались живые

            руки на шинели.

Но когда товарищ лекарь

            кончил это дело,

у него глаза закрылись,

            сердце онемело.

И врача не оказалось

            рядом, по соседству,

чтоб вернуть сердцебиенье

            и второму сердцу.

И когда рассказ об этом

            я услышал позже,

и мое в груди забилось

            от великой дрожи.

Понял я, что нет на свете

            выше, чем такое,

чем держать другое сердце

            нежною рукою.

И пускай мое от боли

            сердце разорвется —

это в жизни, это в песне

            творчеством зовется.

ФРОНТОВОЙ ВАЛЬС

Долго не спит фронтовое село,

небо черно, и тропу замело,

            зарево запада,

                              школа не заперта,

в валенках вальс танцевать тяжело.

На топчане замечтал баянист

о перезвоне девичьих монист,

            водочка выпита,

                               стеклышко выбито,

ветер сорвал маскировочный лист.

Кружится девушка — старший сержант

трудно на холоде руки держать,

            «юнкерсы» в туче

                                 воют тягуче,

за горизонтом пожары лежат.

Битые окна лицо леденят,

девушку в танце ведет лейтенант,

            истосковался,

                            хочется вальса

в мраморном глянце лепных колоннад.

(В мраморном зале, у белых колонн,

в звоне хрустальном за белым столом,

            в шелесте кружев

                               кружит и кружит,

голову кружит у школьницы он.

Десять учительниц смотрят на них,

розовый бант, кружевной воротник…)

            Вдруг — не бывало

                          школьного бала —

парень с баяном замолк и поник.

Крепкие стены из крупных тесин,

за маскировкой — рассветная синь,

            школа не топлена,

                                пили не допьяна,

в гильзе снарядной погас керосин.

Вот и расходимся темной тропой,