Липяги - [19]

Тут я поднимаюсь с дивана и, закурив новую сигарету, принимаюсь ходить по комнате. О Нине я почему-то не могу думать спокойно.

У нас много молоденьких учительниц. Среди них есть и хорошенькие. Вот хоть Маша Козырева. С Машей мы еще в школе вместе учились. Она преподает в начальных классах и кончает раньше. Но каждый раз находит предлог, чтобы задержаться. Ежедневно мы возвращаемся из школы вместе.

Маша — говорунья и хохотушка. Рассказывая, она то и дело касается собеседника рукой, как бы требуя к себе внимания. Мы идем, и я слушаю ее безобидную болтовню. У поповского дома расстаемся: мне идти на Кончановку — прямо, а ей на Низовку — налево. На минуту мы останавливаемся.

Маша вздыхает, а потом говорит:

— Мама удивляется: Андрей, говорит, давно приехал, а ни разу не зайдет.

— Все некогда, — отвечаю я. — Вот кончится четверть, тогда уж…

Маша молчит. Я тоже. Наконец Маша поворачивается и шагает в переулок. Пройдя несколько шагов, она посылает мне воздушный поцелуй и кричит:

— Привет!

— Привет! — отвечаю я и тут же забываю про Машину болтовню и про нее самое.

Я думаю о Нине.

Нина волнует меня своей сдержанностью, еще чем-то, чего выразить словами я не могу. Мне хочется, чтобы вы сами попытались найти определение этому.

Представьте себе: на улице декабрь, вьюга. Утром бегут в школу ребятишки. На них шубейки, полинялые треухи, валенки. Иногда промелькнет фигура и взрослого человека: ворот пальто поднят, голенища добротных валенок подвернуты. Под мышкой стопка ученических тетрадей.

Это учитель. С первыми морозами наши учителя выряжаются как извозчики. Большинство пожилых учителей расхаживают по классу в пимах — тепло, мягко, удобно.

Нина же никогда не ходит в валенках. Зимой на ней меховые ботиночки; шубка, отделанная серым каракулем, сшита в талию; на голове шапочка из такого же каракуля. Нина квартирует недалеко от школы, на Хуторах. Сняв в учительской шубку, она садится в уголок на табурет и переобувается. В класс она является в черных туфлях на невысоком каблуке. Перед тем как идти на урок, Нина непременно моет руки.

Нина ко всем обращается на «вы» и всем говорит: «будьте добры!». «Будьте добры, Николай Савельевич, не у вас ли классный журнал?», «Андрей Васильевич, будьте добры, — указку…» Нина учительствует у нас уже второй год, и я успел заметить, что держится она ото всех на некотором расстоянии. Она, наверное, была бы хорошим врачом — с ее тактом и самообладанием.

Вспомнив о Нине, я уже не могу сидеть спокойно. Закуриваю и принимаюсь вышагивать из угла в угол. На миг показалось даже, что стоит только повернуть голову, как я увижу Нину, там, в углу, возле умывальника…

XVI

Недели две, а то и более, никто не мешал моим вечерним занятиям. Я привык к этому. Мне казалось, что по-другому и быть не может. Но вот однажды, когда я пришел за лампой, в ответ на мою просьбу сторожиха развела руками.

— Нетути лампы, — сказала она. — Нина Алексеевна забрала. Родители там… судачит с ними…

Ничего не поделаешь. Я направился вверх по темной лестнице. В дальнем углу коридора, на втором этаже, светился огонек. Из-за двери пятого класса слышен голос Нины. Я приоткрыл дверь. За партами сидели родители учащихся, и Нина с ними беседовала. Класс был ярко освещен — горело три или четыре лампы. Я извинился и сказал, что мне нужна лампа.

— Будьте добры, передайте Андрею Васильевичу лампу…

Кто-то из мужчин, сидевших поблизости, взял трехлинейку и вручил мне.

В учительской я снял пальто и, открыв форточку, закурил. «Она здесь, рядом! Зайдет или нет?» Работа не шла в голову. Я ждал, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре. Наконец послышались голоса. Все ближе и ближе. «Зайдет… зайдет…» Но вот голоса и шарканье ног начали понемногу глохнуть, затихать; еще некоторое время доносилось поскрипывание деревянных ступенек лестницы, и все.

«Ну что ж!..» — вздохнул я. В самом деле: почему она должна была зайти? Поднявшись из-за стола, я принялся сновать взад и вперед по комнате. Вдруг слышу, скрипнула дверь. Оглянулся — в дверях Нина.

— Извините меня, Андрей Васильевич, я совсем забыла, что вам нужна лампа.

— Спасибо, Нина Алексеевна: мне достаточно одной.

— Будьте добры, возьмите! Мне все равно надо помыть руки. Они ужасно пахнут керосином.

Я повесил ее шубку на вешалку. Затем взял у нее лампу. Она спросила, что я делаю в учительской по вечерам. Я сказал.

— Разве у вас негде заниматься дома? — спросила она, направляясь к умывальнику.

Я стал рассказывать про нашу избу. Нина слушала меня, чуть наклонив голову, и, когда я кончил, сказала без какой бы то ни было рисовки:

— Вы можете приходить заниматься ко мне.

— Спасибо.

— Будьте добры!

И она снова рассмеялась.

В одиннадцатом часу мы спустились вниз, оставили уборщице лампы и вышли из школы. Нина разрешила мне проводить ее. Всю дорогу она увлеченно говорила. Ей, видно, хотелось поделиться с кем-нибудь передуманным.

Из всех знаний, которые получают в школе дети, говорила она тогда, наибольшее значение имеет знание родного языка и литературы. Язык открывает книгу. Книга формирует нравственный облик ребенка. Конечно, и вы, физик, рассуждала она, можете воспитывать в детях возвышенные чувства: упорство, верность науке и прочее. Но вам, как правило, не хватает для этого времени. Вы не успеваете объяснить ребятам все формулы и законы физики. А учитель литературы постоянно имеет дело с образцами жизни. Рассказываю ли я о героях, созданных писателем, про жизнь ли самого писателя — все сводится к этому…