Линкор «Шарнхорст» - [26]

Судя по записям, сделанным в дневниках на борту кораблей, первая цель была успешно достигнута.

«Поход вызвал большое удовлетворение у моряков. Корабль как бы облегченно вздохнул… Моряки почувствовали, что им, наконец, было дано задание, которое имело какой-то смысл… особенно с учетом того, что происходило со стариками, женщинами и детьми в Германии… Этими настроениями необходимо воспользоваться… до того, как из-за полярной ночи боевые действия станут невозможными»,

— писал Хюффмайер, находясь на борту «Шарнхорста».

Командующий 4-й флотилией эсминцев капитан цур зее Рольф Иоханесон был настроен не менее оптимистично:

«Люди прошли крещение огнем. Этот успешный поход сплотил их в ходе решения обшей боевой задачи… Их уверенность в себе возросла, и они готовы к решению новых задач».

Никто из офицеров между тем не отметил, что бой породил скорее чувство горечи, чем радость на борту тех кораблей, которые участвовали в набеге. Когда на берег Шпицбергена был отправлен десантный отряд, нервы одного из моряков эсминца сдали, и он спрятался вместо того, чтобы присоединиться к отряду. С этим мириться было нельзя. На заключительном заседании трибунала несчастный моряк был приговорен к смертной казни и расстрелян прямо на квартердеке «Шарнхорста» в присутствии всего экипажа.

За бравадой скрывались и другие, более существенные реалии. Как «Тирпиц», так и карманный линкор «Лютцов» существовали как бы в одолженном времени. Они уже давно должны были быть поставлены в док для переоборудования и ремонта в Германии, и было принято решение, что «Лютцов» отправится домой 23 сентября. Но что произойдет с Боевой группой, если следом пойдет и «Тирпиц»? Тогда для нанесения «сокрушительного удара» по конвою, обещанного Дёницем Гитлеру, остается один «Шарнхорст». Мало кто мог рассчитывать на успех в этом случае.

Флотское начальство взвешивало все «за» и «против» в этой ситуации до тех пор, пока англичане не приняли решение за него. Рано утром 22 сентября 1943 года сигнальщики «Тирпица» заметили у бортов корабля два объекта, напоминавшие небольшие подводные лодки. Артиллеристы, которым удалось направить орудия вниз под достаточно большим углом, открыли огонь, были предприняты отчаянные попытки вывести стальной гигант из опасной зоны. Но все было тщетно. В 10.12 под килем корабля взорвались два мощных заряда.

«Два взрыва слева по борту с интервалом в 1/10 секунды. Корабль сильно трясет в вертикальном направлении и крутит между якорями то в одну, то в другую сторону»,

— такая лаконичная запись появилась в одном из дневников.

В действительности взрывы явились результатом одной из самых дерзких и успешных диверсий за время войны — атаки двух сверхмалых подводных лодок (midget submarines) — X6 и X7. Шесть таких лодок отбуксировали из Шотландии, потеряв две из них по дороге; лодки вывели в точку на некотором удалении от места стоянки «Тирпица». После героической борьбы двум из четырех оставшихся лодок удалось прорваться сквозь противолодочные сети и установить 8-тонные заряды из аматола под днищем линкора — вполне возможно, что помогли наброски карт и донесение, отправленные в Лондон после августовской поездки на велосипеде Торбьёрна Иохансена. «Тирпиц» остался на плаву, но был нанесен серьезный ущерб корпусу, энергетической установке и орудиям. Повреждения были настолько серьезными, что исключалась всякая надежда на то, что корабль сможет вернуться в Германию для ремонта; вместо этого были затребованы необходимые материально-технические средства и ремонтники, чтобы устранить повреждения прямо на месте. Таким образом, примерно в течение шести ближайших месяцев «Тирпиц» уже не мог участвовать в боевых действиях.[13]

Генрих Мюльх об этом инциденте не упоминал в письме, отправленном Гертруде после взрыва, — не говоря уж о том, что все фотоаппараты были конфискованы. Он также написал, что треть экипажа отправлена в отпуск. К его разочарованию, он не оказался среди этих счастливцев, однако сообщал, что скоро и ему представится такая возможность.

«Это был лучший праздник в моей жизни… и это во многом благодаря тебе. Так что тебе не нужно беспокоиться. Как только смогу, я приеду опять… Если же отпуск домой окажется по каким-либо причинам невозможным, нам останется только ждать. Тебе — и мне».

В другой раз он писал:

«Сейчас поздний вечер, и я запер все ящики стола, чтобы не видеть никаких бумаг, напоминающих о войне. Снаружи так темно, что почти ничего не видно. С обеих сторон возвышаются темные и грозные горы, а над ними нависает закрытое облаками синевато-серое небо. Тут темнеет уже в пять часов вечера, и окружающая местность становится невидимой. В сумраке вечера море перестает блестеть. Трудно даже разобрать очертания крупных валунов на берегу. Море и небо сливаются воедино, так что видны только переменчивые оттенки серого цвета. Звезды светят совсем не так, как дома. Но если в облаках появляется разрыв, то высоко в небе можно увидеть северное сияние, которое напоминает колеблющееся покрывало. Деревья давно сбросили листья под напором осенних штормов, которые хлестали по фьорду. Вся зелень лета исчезла, и основной чертой ландшафта являются теперь эти мрачные горы… Судьбе угодно, чтобы мы больше не встретились в этом году. Однако жизнь продолжается, и после декабря всегда в конце концов наступает май. И тогда мы опять сможем подумать о празднике… А пока что ты должна помнить, что все время являешься для меня прекрасным источником радости, приносишь прежде всего чувство огромной любви и товарищества. Ты дала мне веру в прекрасное будущее, которое мы проживем вместе».