Линии Маннергейма. Письма и документы, тайны и открытия - [142]

Отправил Энкелю вчера предисловие Маннергейма к мемуарам. Условились, что я сегодня, возвращая его Маннергейму, скажу ему следующее:

1) Положение Маннергейма таково, что его книга привлечет внимание.

2) Антибольшевистская линия в предисловии весьма ясная и интенсивная.

Издание книги в ближайшее время и комментарии, которые возникнут по ее поводу в мировой прессе, могут вызвать протесты в России и усилить имеющееся к нам недоверие.

В 14.30 в тот же день заходил к Маннергейму и, изложив ему вышесказанное, просил обдумать эту мысль. Беседовали с час. Маннергейм сказал в числе прочего: «Я должен рассказать правду».

Я: «Вопрос в том, нужно ли рассказывать правду сразу сейчас». Маннергейм обещал подумать. Считает естественным, что нельзя наносить ущерб интересам страны. Он уезжает 9.10.49 в Швейцарию (отложил отъезд на несколько дней)[440].

Самочувствие Маннергейма всю весну и лето было очень неважным, дальние поездки становятся для него утомительны, но несмотря на все это, наблюдательность и юмор не покидают его.

Г. Маннергейм – сестре Еве Маннергейм-Спарре

Val-Mont

25 февраля 1950 г.

Дорогая Ева, спасибо за дружеские строки, которые меня порадовали.

…Мое путешествие прошло хорошо – после того, как с помощью Линдемана[441]я сумел окончательно заполнить свои 11 чемоданов и, главное, как следует закрыть их. Как ты знаешь, я не получил место на поезд Нордэкспресс, идущий в Италию через Базель, и поэтому решил ехать на поезде Стокгольм – Париж – Лозанна. Я получил возможность удостовериться в их различии в пользу парижского поезда как в обслуживании, так и в питании.

Было интересно опять увидеть Париж, который я, на самом деле, никогда особенно хорошо не знал. Во время моего предыдущего пребывания в Париже был конец 1945 – начало 1946, и тогда мое впечатление о порядке, зажиточности, публике на улицах и чистоте было совершенно скверное. Я тогда был очень болен и слаб и больше полеживал, но все-таки пару раз прошелся по улицам. Сейчас чувствуется, что этот прекрасный город ожил и оправился, исключая, конечно, публику, которая выглядит непозволительно обтрепанной, если вспоминать элегантность прежних времен.

Пробыв четыре дня в Париже, я отправился на прямом поезде в Лозанну, где ждал мой тяжелый багаж. С тех пор я опять в работе, сказал бы даже – целиком в работе, но если хочу быть честным, Тебе придется довольствоваться известием, что я взмахиваю пока только одним крылом.

Во вчерашней газете «Фигаро» (стр. 5) был отрывок из воспоминаний Черчилля, где комментируется наш обмен телеграммами (и моя плохая фотография) во время последней войны. Если у Тебя или у меня будет этот номер «Фигаро», когда я вернусь, покажу Тебе, как мало можно было доверять приветливому тону его настойчивых увещеваний.

Посылаю сердечные приветы Луису, Кисси и другим родным и желаю Тебе здоровья и процветания в связи с тем, что завтра 13.2 (по старому стилю), полковой праздник последнего находившегося под моим командованием полка в Варшаве. Это был личный Лейб-гвардии Уланский полк Его Величества, и мне нужно было бы отпраздновать этот день с бывшими уланами, которые сейчас приветствуют меня, посылая телеграммы с разных континентов.

До свидания, любимая Ева. Густав[442].

К осени 1950-го работа над обширным текстом воспоминаний закончена. В сентябре он приехал в Финляндию, чтобы обсудить с издателями детали публикации. Кроме того, его беспокоило, не вызовет ли появление мемуаров конфликта с СССР, и он хотел выслушать мнение Паасикиви и предоставить тому решать судьбу книги. Паасикиви счел, что навряд ли она будет иметь политический резонанс, да и ответственность за написанное несут автор и издатели, а никак не финское правительство.

Опубликованные в 1951 году «Воспоминания маршала» все же привели в негодование именно самого Паасикиви (автора к тому времени уже не было в живых). Он не дает спуску Маннергейму в своих дневниках: «Прочел первую часть „Воспоминаний“ Маннергейма. Осталось неприятное впечатление. Желает продемонстрировать, как он был всегда прав (только он, а остальные не правы). Распускает свой хвост. Это очень для него характерно»[443].

Прожив в своем доме в Киркнесе полтора месяца, маршал заболел – очевидно, простудившись, и 25 октября вылетел в Стокгольм, где Нанна Шварц в очередной раз поставила его на ноги. Рождество он провел в Лозанне с Гертруд Арко, а в начале января вернулся в Валь-Монт и продолжил работу над мемуарами – перечитывал, вносил последнюю правку. Через две недели, 19 января, появились симптомы очередного заболевания: боли в области живота. Маннергейм крепился и продолжал работать, но через два дня самочувствие настолько ухудшилось, что лечащий врач распорядился перевезти его в больницу Лозанны. Маршал по-прежнему не терял присутствия духа: перед отъездом продиктовал тексты телеграмм своим родным, сделал распоряжения по поводу оставшейся работы и пошутил, что нож хирурга настигает его уже в восьмой раз. Улыбаясь, он сказал врачу: «Я участвовал за свою жизнь во многих сражениях, но думаю, что эту схватку я проиграю – эту, последнюю».

Он действительно проиграл ее: через четыре дня после операции, в ночь на 28 января 1951 года, маршал Финляндии Густав Маннергейм скончался в лозаннской больнице. Ровно тридцать два года назад в этот день он возглавил белую армию. Он трижды отстаивал – и отстоял – независимость Финляндии. Он стал легендой при жизни, его имя знали во всем мире.