Лингвистические парадоксы - [60]

Но особенно резко и сильно «срывание масок» посредством словесного разоблачения выступает в суждениях писателя о буржуазной философии, историографии, науке вообще и др. Так, в «Войне и мире» читаем:

Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.

«Hа что такое случай? Что такое гений?» — спрашивает писатель. Ведь из того, что найдено какое-то слово, как-то обозначено происходящее, еще не следует, что объяснено явление, выявлена сущность процесса. Л. Толстой продолжает:

Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего, и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое-то явление; думаю, что не могу знать: потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие, не понимаю, почему это происходит и говорю: гений.

И дальше этот тезис конкретизируется, развивается применительно к роли Наполеона, оценке его историками.

Позже, как бы подводя итог различным историческим концепциям, Л. Толстой писал: «...духовная деятельность, просвещение, цивилизация, культура, идея, — все это пойятия неясные, неопределенные, под знаменем которых весьма удобно употреблять слова, имеющие еще менее ясного значения и потому легко подставляемые под всякие теории».

Аналогично характеризуются, оцениваются и ходовые тогда философские понятия. Левин в «Анне Карениной» задумывается о смысле жизни:

Мысли эти томили и мучали его то слабее, то сильнее, но никогда не покидали его. Он читал и думал, и чем больше он читал и думал, тем дальше чувствовал себя от преследуемой им цели...

Мысли казались ему плодотворны, когда он или читал или сам придумывал опровержения против других учений, в особенности против материалистического; но как только он читал или сам придумывал разрешение вопросов, так всегда повторялось одно и то же. Следуя данному определению неясных слов, как дух, воля, свобода, субстанция, нарочно вдаваясь в ту ловушку слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он начинал как будто что-то понимать. Но стоило забыть искусственный ход мысли и из жизни вернуться к тому, что удовлетворяло, когда он думал, следуя данной нити, — и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, как карточный дом, и ясно было, что постройка была сделана из тех же перестановленных слов, независимо от чего-то более важного в жизни, чем разум.

Красивые фразы, высокие, ученые слова при столкновении с реальной жизнью, с простотой действительности, стремится показать Л. Толстой, разбиваются, теряют всякий смысл, всякое значение. Эту важную идейно-стилистическую особенность художественного мышления, творчества Л. Толстого открыл и объяснил академик В. В. Виноградов, который писал («О языке Толстого»): «Слова могут быть лишь прикрытием, а не раскрытием истинного содержания сознания. Они бывают пустой фразой, позой, искусственно выставляющей какую-нибудь мнимую, навязанную ложными понятиями черту характера, эмоцию. Разоблачение таких фраз составляет индивидуальную особенность стиля Л. Толстого».

Об этом разоблачении писателем красивых фраз и условности философской терминологии либерализма писал В. И. Ленин в статье «Л. Н. Толстой»:

Посмотрите на оценку Толстого либеральными газетами. Они отделываются теми пустыми, казенно-либеральными, избито-профессорскими фразами о «голосе цивилизованного человечества», о «единодушном отклике мира», об «идеях правды, добра» и т. д., за которые так бичевал Толстой — и справедливо бичевал — буржуазную науку. Они не могут высказать прямо и ясно своей оценки взглядов Толстого на государство, на церковь, на частную поземельную собственность, на капитализм... потому, что каждое положение в критике Толстого есть пощечина буржуазному либерализму; — потому, что одна уже безбоязненная, открытая, беспощадно-резкая постановка Толстым самых больных, самых проклятых вопросов нашего времени бьет в лицо шаблонным фразам, избитым вывертам, уклончивой, «цивилизованной» лжи нашей либеральной (и либерально-народнической) публицистики.

Слово оказывается сложным, многомерным. Оно может быть и сухим, мертвым, то вдруг поворачивается такими гранями, которые заставляют сверкать и переливаться всеми красками нашу речь. Понять главные особенности слова, увидеть все его стороны, использовать его так, чтобы как на ладони донести до собеседника нашу мысль — это и значит владеть словом. А для этого необходимо проникнуть в глубины языка, понять его механизм, научиться бережному, любовному обращению со словом.

Наш язык гибок и точен, он позволяет выразить тонкие оттенки смысла. Но нужно их видеть, чувствовать, только при этом условии можно говорить о подлинной культуре речи, о владении родным языком.

Культура аргументации

Говорят, что в споре не всегда побеждает тот, на стороне кого истина. Отчего же это происходит? Отчего ложь оказывается сильнее? Оттого, что спорят не понятия, а люди, что в споре на равных правах выступают разум и чувство, а ум, как известно, может быть не в ладу с сердцем. В полемике большое значение имеет умение держаться, говорить уверенно и хладнокровно, метко и остроумно. Важно умение слушать и быстро анализировать речь оппонента и, в свою очередь, удачно организовать свою речь. Причем здесь можно уже говорить не о «владении словом», а о владении речью, не просто о понимании характера, особенностей, возможностей слова, но об умении их организовать, использовать.