Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - [104]

Ольга часто писала дочери, но большинство писем не доходило до Лины. Она прочла их годы спустя, уже после смерти матери. Кроме дочери, Ольга писала Пайчадзе и его жене Вере – в коротких записках она благодарила их за финансовую помощь и за беспокойство о ее здоровье. В письмах Пайчадзе она все чаще писала о том, что очень волнуется за Лину. Во время войны тревоги переросли в мучительное беспокойство. Ни мать, ни дочь не могли связаться друг с другом. После войны Лина и Ольга обменивались письмами через французское посольство или знакомых, но это удавалось нечасто. Пайчадзе обратился ко всем знакомым в Москве, включая, возможно, и самого Сергея. Он старался что-нибудь узнать о Лине, надеясь хоть немного успокоить мать. Но в какой-то момент он уже не смог сообщить Ольге никакой информации.

Ольга очень смутно представляла себе жизнь в сталинской России, и об этом свидетельствуют ее письма Пайчадзе. К примеру, 5 сентября 1946 года она написала: «Что касается Л.И. – Лины Ивановны – не особенно надеюсь, что она приедет, однако три недели назад получила от нее телеграмму: Esperons te rejoindre courant automne. Soignes-toi («Надеемся приехать к тебе осенью. Береги себя»). Теперь не так сложно получить разрешение на выезд. Ей мог бы помочь С.С. – Прокофьев – у него теперь новый влиятельный родственник. Странно, что Лина не использует эту возможность, и как замечательно, что ее с детьми не выселили из квартиры. Я слышала, что дети сердятся на отца. Много лет назад, когда Святославу было 2 года, художник Александр Бенуа сказал, что «этот ребенок» – лучшее творение Сергея»[464].

Говоря о «новом родственнике», Ольга имела в виду отца Миры, Абрама Мендельсона. Ольга решила, что, будучи экономистом и занимая видное положение, он обладает большим политическим влиянием. Как и его жена, Абрам был убежденным коммунистом и потратил много труда, чтобы добиться доверия властей и построить карьеру. Дело в том, что в юности Абрам состоял в антибольшевистской коммунистической партии Бунд. Именно поэтому он старался держаться от Лины подальше. Ему бы и в голову не пришло помогать ей в получении выездной визы – даже если бы Мира, по понятным причинам, попросила его об этом.

3 января 1947 года Лина отправила матери телеграмму, в которой поздравила ее с Новым годом и выразила надежду, что весной они встретятся во Франции. Embrassons, souhaitons bonne annee, esperons ce printemps nous verra ensemble chez toi («Обнимаем. Желаем хорошего года. Надеемся весной все встретиться у тебя»)[465]. Но надежды не оправдались, и Лина вдруг замолчала. Когда летом им удалось обменяться письмами, здоровье Ольги резко ухудшилось, и Лина начала бояться, что уже никогда не увидится с матерью.

Ольга изнывала от беспокойства, не получая от дочери новостей. Об аресте Лины она узнала только по слухам. В последнем письме чете Пайчадзе, датированном 8 марта 1949 года, Ольга гневно обвиняет их в том, что они скрывают от нее правду. Неожиданно она задала вопрос об отношениях Лины со Станиславом Жюльеном: «У Вас нет известий от С. Ж., который просил, чтобы я писала ему в город, в котором он живет, только на абонентский ящик № 622? Я по-прежнему не верю, что никто не знал об их отношениях…» Ольга поверила неправдоподобному слуху, будто кому-то удалось повидать Лину в Лефортовской тюрьме: «Разве Ваша знакомая, которая виделась с ней в августе прошлого года, не может опять сходить к ней? Расскажите мне все, прошу Вас!»[466]

Но на самом деле в августе никто с Линой не виделся. Ольга так и не узнала, что стало с дочерью, а Лина не узнает, что случилось с матерью.

Все попытки получить выездную визу были напрасны. Святослав, видя отчаяние матери, в середине августа написал отцу суровое письмо. Впрочем, начал он вполне мирно, рассказав о летнем отдыхе на Финском заливе на курорте Терийоки, аннексированном советскими войсками в 1944 году. Святослав поделился впечатлениями от ленинградских музеев. В городе на Неве он побывал в четвертый раз, но первые две поездки не помнил, поскольку был слишком мал. Потом Святослав рассказал о своем все еще слабом здоровье, сообщил, что хочет получить водительские права, и написал о приближающихся экзаменах в архитектурном институте.

Святослав намекнул, что желает создать свою семью и, рискуя обидеть отца, многозначительно прибавил – «если у меня будут свои дети, надеюсь, они получат больше тепла», – их с братом постоянно занятый собственными делами отец вниманием не баловал[467]. Мать, сообщил Святослав, провела лето в Москве. Здоровье ее оставляет желать лучшего, да и состояние духа остается угнетенным, ведь «здоровье бабушки резко ухудшилось, а в ее возрасте, учитывая, через что ей пришлось пройти, я думаю, что это конец»[468]. Взывая к совести отца, Святослав напомнил ему о последствиях ухода из семьи. «За прошедшие несколько лет маме пришлось столкнуться со многими трудностями, и все эти трудные, страшные годы они с бабушкой мечтали увидеться снова, хотя бы в последний раз»[469]. В последнем письме Ольги дочери и внукам столько горя, что Святослав едва сдерживал слезы, читая его. «Как было бы хорошо, если бы ты помог маме, – пишет он отцу. – Тебе это, похоже, не составит труда, для тебя это, по крайней мере, намного проще, чем для бедной мамы, которая безуспешно боролась на протяжении долгого времени, расходуя силы и нервы. Я бы с радостью помог ей, если бы только мог»