— Уже расхвачено. У меня мебельное предприятие, но я не могу купить землю, собственность, прямо спрашивают: есть столько-то на взятки? Нет — свободен. У меня плотник, всю жизнь работал, говорит: выйду с топором на лобное место и, без стакана даже, буду рубить, рубить, только с перекуром…
Я вспоминаю эти речи не затем, чтобы словить на разозленном слове. Думаю, под претензионной сутью их сегодня б подписались многие. Но из нее, чем глуше в нашем застрявшем танке, тем разозленней вытекает и все вытекающее. И даже не столь важно, кристаллизируется вокруг Жириновского или кого-то впрямь еще похуже. Какие-то лозунги из соблазнительного арсенала, типа усмирения дубинками без разбора и суда всех смуглолицых, — нет-нет да воплотят в жизнь, не удержась, и самые демократические властелины. И нутряной соблазн решить проблемы при помощи «синьоров караульных» есть. И я, по совести, не знаю, как возразить ослепленным яростью, которая к несчастью справедлива, помимо официального: пилите, пилите, дальше эти штуки золотые! — хотя искренне б желал, чтобы так оно и оказалось.
Не знаю, в отличие от тех, делающих снова недурную кассу на отчаянном дебюте двухтысячелетней давности, и того, почему Сын Человеческий в минуту искушения отвергает полномочия, даруемые тотчас дьяволом, и выбирает свой нудный, отвратительно неблагодарный крестный путь, — хотя со своими данными мог наверняка достичь самых высоких блюд в торговой или властной мафии. Но сколько человечество с тех пор ни тщилось выправить кнутом негодности свободной, подчас свинской воли, — всякий раз затем возвращалось к истине, которую являет этот самый, может, нерасчетливый пример.
И потому я все-таки добровольно не отдам ни на грош сверх того, что причитается по праву кесарю. И то, что нынешний, за которого я голосовал и подставлял на баррикаде лоб, оказался не вполне хорош, лишь убеждает меня в том, что никакой и не может быть хорош вполне.
Что бы ни говорил любой из них, включая самых симпатичных.
