Лиловый парик - [4]

Юриста звали Исаак Грин, но герцог всегда называл его Илайшей – вероятно, из-за его лысины, хотя ему было не более тридцати лет[1]. Он возвысился очень быстро, но начинал с грязных делишек: сначала был доносчиком или осведомителем, потом занимался ростовщичеством. Но в качестве поверенного в делах Эйров ему, как я уже говорил, хватило ума соблюсти все формальности перед тем, как нанести последний удар. Это произошло за обедом. Старый библиотекарь сказал, что он никогда не забудет блеск абажуров и графинов, когда маленький юрист со своей неизменной улыбкой предложил крупному землевладельцу разделить свое состояние между ними. Последствия не заставили себя ждать: герцог в мертвой тишине схватил графин и разбил его о лысину своего поверенного в делах с такой же внезапностью, как сегодня разбил бокал в саду. На голове Грина остался красный треугольный шрам, и выражение его глаз изменилось, в отличие от улыбки.

Он поднялся на нетвердых ногах и нанес ответный удар в манере подобных людей.

– Я очень рад, потому что теперь могу забрать поместье целиком, – сказал он. – Оно достанется мне по закону.

Лицо Эксмура было белым, как мел, но его глаза сверкали.

– Оно достанется вам по закону, но вы не возьмете его, – произнес он. – Почему не возьмете… Почему? Потому что для меня это будет трубным гласом в день Страшного суда, и если это случится, то я сниму свой парик… Ты, жалкий ощипанный утенок, каждый может видеть твою лысину – но ни один человек не сможет увидеть мою и остаться в живых!

Вы можете говорить, что хотите, и сделать из этого любые выводы, какие вам по нраву. Но Малл клянется, что юрист потряс в воздухе костлявыми кулаками, а потом просто выбежал из комнаты и с тех пор никогда не появлялся в округе, а Эксмура стали больше бояться как чародея, чем как лендлорда и мирового судью.

Доктор Малл сопровождал свой рассказ довольно театральными жестами и говорил с пылом, который показался мне по меньшей мере преувеличенным. Я вполне сознавал, что вся эта история могла быть выдумкой старого сплетника и хвастуна. Но прежде чем завершить эту часть повествования, должен признать, что я уже дважды нашел подтверждение его словам в других местах. У пожилого аптекаря в деревне я узнал, что однажды вечером к нему пришел человек в парадном костюме, назвавшийся Грином, и попросил наложить повязку на треугольную рану у него на лбу. А из судебных архивов и старых газет мне стало известно об угрозе судебного преследования герцога Эксмурского со стороны некоего Грина и о том, что иск по меньшей мере был принят к производству».

Мистер Натт из «Дейли реформер» написал несколько невразумительных слов поперек первой страницы рукописи, сделал несколько загадочных пометок на полях и обратился к мисс Барлоу тем же громким, монотонным голосом:

– Прошу вас напечатать письмо для мистера Финна.

Дорогой Финн!

Ваша статья пойдет, но мне пришлось немного изменить заголовок. Кроме того, наши читатели не потерпят в такой истории католического священника – не стоит забывать о мнении тех, кто живет в пригородах. Я сделал из него мистера Брауна, спиритуалиста.

Искренне ваш, Э. Натт

Через два дня этот энергичный и рассудительный газетный труженик рассматривал вторую часть истории мистера Финна о тайнах высшего общества, и его голубые глаза, казалось, все больше округлялись и вытаращивались. Текст начинался со следующих слов:

«Я сделал поразительное открытие. Готов признать, оно полностью отличается от всего, что я ожидал найти, но станет гораздо большим потрясением для читающей публики. Осмелюсь заявить, без всякого тщеславия, что слова, которые я сейчас пишу, будут читать по всей Европе, в Америке и заморских колониях. Между тем все, о чем я собираюсь рассказать, я услышал за тем же самым деревянным столом в яблоневом саду.

Своим открытием я обязан маленькому священнику Брауну; это поистине замечательный человек. Библиотекарь покинул нас, вероятно, устыдившись своей несдержанности, а может быть, беспокоясь за своего таинственного хозяина, который ушел в таком гневе. Так или иначе, он тяжкой поступью отправился вслед за герцогом и вскоре исчез среди деревьев. Отец Браун взял со стола лимон и со странным удовольствием стал разглядывать его.

– Какой чудесный цвет у лимона! – произнес он. – Вот что мне не нравится в герцогском парике: его цвет.

– Не понимаю вас, – признался я.

– Пожалуй, у него есть веская причина для того, чтобы прикрывать свои уши, как и у царя Мидаса, – продолжал священник с добродушной простотой, выглядевшей довольно легкомысленно в подобных обстоятельствах. – И я вполне понимаю, что изящнее прятать уши за волосами, чем прикрывать их бронзовыми пластинками или кожаными клапанами. Но если он выбрал волосы, то почему не сделал их похожими на волосы? В мире никогда не было волос такого цвета. Он похож на грозовую тучу в лучах заката. Почему он не позаботился о том, чтобы получше скрыть свое семейное проклятие, если так стыдится его? Хотите, я вам отвечу? Дело в том, что он не стыдится проклятия, а гордится им.

– Парик безобразный, а история отвратительная – чем же тут гордиться?