Лилит - [26]

Можно не сомневаться, что Владислав за это мне ответит.

Посадить на цепь женщину…

Послышались шаги. Кто-то вставил в замок ключ. Я, безвинная, печальная, отчаявшаяся узница, быстро села на кровать, чтобы встретить своих тюремщиков с гордой непреклонностью (хотела сказать неприступностью, только какая уж неприступность, когда сидишь на цепи).

Дверь открылась. Проем двери не осветился ярким светом, ослепляющим страдальца, привыкшего за годы одиночества к темноте, — в соседнем помещении тоже было темно, хотя не совсем, там был полумрак. Силуэт моего тюремщика нечетко вырисовывался в этом сером полумраке дверного проема.

Но шутки шутками, а на самом деле мне было страшно, Да и кому бы на моем месте не было бы страшно?

Владислав — что это он, я поняла сразу — включил свет.

Я подняла на него грустные глаза и с горечью в голосе сказала:

— Ты что, псих? — Нет, кажется, я это сказала не с горечью, а со злостью.

— В вашем положении. Маша, оскорбление не лучший метод ведения переговоров. — Он поднял валявшийся стул, поставил его на ножки и сел на него.

— Пока я еще не веду никаких переговоров. Кстати, где я?

— У меня дома, там, где вы были и вчера, как вы это сказали.

— Как я здесь оказалась? — поинтересовалась я.

— Вы моя родственница. С вами был припадок, но я сказал, что ничего страшного, потому что с вами такое часто случается, сказал, что сделал вам укол и теперь опасаться нечего, только нужно вас отвезти домой. Санитары вынесли вас на носилках и помогли усадить, точнее, уложить в мою машину. Вашу машину я отогнал, чтобы она не бросалась в глаза, поставил вместе с другими на стоянке.

— Понятно. Так что вы хотите от меня?

— Собственно говоря, почти ничего. Это я пришел спросить у вас, не хотите ли вы чего-нибудь.

— Что я хочу, это вы знаете.

— Уйти отсюда. Это я знаю. Но об этом пока рано говорить. Еще какие-то желания есть?

— Есть. Я хочу знать, что все это значит?

— На этот вопрос могу ответить только одно: это значит, что какое-то время вы будете находиться здесь.

— У вас чувство юмора садиста. А сколько я здесь буду находиться?

— Это будет зависеть от обстоятельств.

— Каких?

— Пока рано об этом говорить.

— А вы не боитесь, что, когда я выйду отсюда, я пойду и пожалуюсь на вас. Похищение людей, как мне кажется, наказывается очень строго.

— Это если вы сможете пойти.

— В каком смысле?

— Может так получиться, что вы не сами выйдете отсюда.

— Мне к этому не привыкать, мужчинам нравится носить меня на руках.

— Вы хорошо держитесь, хоть вам и очень страшно. Мне импонируют такие люди. Будет жаль, если вас действительно придется выносить отсюда.

— Пугать уже больше не надо, хватит. Что вы все-таки хотите?

— Я вам уже сказал, Маша, я ничего не хочу от вас.

Достаточно и того, что вы здесь.

— Вы как, вы считаете себя нормальным?

— Абсолютно нормальных людей нет. — Он поднялся со стула. — Чувствуете себя вы, я вижу, удовлетворительно, какое-то время у вас будет еще слабость и, возможно, небольшая головная боль, но это скоро пройдет. Я доволен вами. Я сейчас принесу вам поесть.

— Не надо. Я объявляю голодовку.

— От этого выгадаю только я.

— Сэкономите на картошке?

— Нет. Просто у голодного человека слабеет воля.

— Она мне сильная и не нужна, я все равно не знаю, чего вы от меня хотите.

— Если вам будет что-то нужно, позовете меня.

— Я погремлю цепью вместо колокольчика.

— Вон за той дверью, — он указал на стену, к которой была прикреплена цепь, — удобства, необходимые каждому человеку.

Я, присмотревшись, увидела дверь, она была заклеена такими же обоями, как и стены, поэтому ее сразу трудно было увидеть.

— Надеюсь, там все продезинфицировано?

— Я врач, а врачи в вопросах санитарии — педанты.

— Будем надеяться, что вы если и не хороший врач, то хороший педант. Все, вы свободны.

— Свет оставить?

— Да. Если он мне не будет нужен, я разобью лампочку стулом.

— Лучше позовите меня. У вас сильный голос, значит, я услышу.

И он вышел. В замке провернулся ключ, и послышались удаляющиеся шаги.

Откуда он может знать о моем голосе? Я ему его еще не демонстрировала.

Когда я только проснулась, я еще не сознавала до конца, что происходит, тем более проснулась после сильного снотворного (и не слабого кошмара). Но сейчас я уже почти полностью пришла в себя, и во мне стало появляться бешенство — меня, как животное, посадили на цепь!

Редко, очень редко во мне появляется это чувство — бешенство, я даже не помню, когда такое со мной было, даже Вадик во мне вызывал не бешенство, а просто злость, хоть и очень сильную.

Теперь, когда в комнате был свет, я могла получше рассмотреть эту чудесную картинку — «Маша Климова на цепи».

И даже в трех экземплярах, потому что в этой комнате стоял старый запыленный трельяж.

Мне сразу захотелось схватить стул и начать бить им по чему попало, что подвернется под руку, и начать можно было именно с трельяжа, не потому что я в нем видела себя, а потому что зеркала очень эффектно бьются. Но я сдержала себя от этого порыва.

Теперь, уже при свете, я стала рассматривать, насколько хорошо я прикреплена к стене.

Сначала я осмотрела наручник с приделанной к нему цепью, подергала ее. Нет, тут, кажется, бессмысленно пытаться что-либо сделать: рвать цепи — это не то, что у меня хорошо получается, даже если бы я работала в цирке, я не выбрала бы себе такого аттракциона.