Лила, оборотень - [8]

Сновидения Фаррелла, после того как он прокручивал их несколько раз, лишались четкости очертаний, то же самое случилось и с этой ночью. Полная луна соскальзывала с неба, тая, будто ком масла на сковородке, и сцены, завязшие в памяти Фаррелла, начали съеживаться, проникая одна в другую. Куда бы он ни сворачивал, шум поднимаемый Лилой и ее ухажерами, становился все тише. Миссис Браун, выцветая, возникала и исчезала через все более долгие промежутки времени, и лишь управляющий вспыхивал, будто огонь Святого Эльма, в темных проемах дверей и под решетками метро, и ствол его револьвера испускал радужные лучи. Наконец, Фаррелл потерял Лилу окончательно и, как ему показалось, проснулся.

— Чертова шлюха, — громко сказал он. — Ну ее к дьяволу. Хочет дурить, пусть дурит.

Он погадал немного, бывают ли у оборотней щенки и на что они похожи. Лила, наверное, уже принялась за своих ухажеров, ей нужна кровь. Бедные псы, подумал он. Они были такие грязные, счастливые и ни о чем не подозревали.

— В этом содержится нравственный урок для всех нас, — сентенциозно провозгласил он. — Не будь дураком, не связывайся с незнакомыми, на все готовыми дамочками. Такие способны тебя убить.

Он пребывал в несколько истерическом состоянии. И тут, в двух кварталах от себя, в льющемся с реки сером свете он увидел спешащую сухопарую фигуру, уже одинокую. Фаррелл не стал ее окликать, но как только он побежал, волчица остановилась и повернула к нему морду. Даже на таком расстоянии видны были крапинки и прожилки в ее одичалых глазах. Она оскалила зубы, приподняв с одной стороны губу, и зарычала, словно горящее дерево.

Фаррелл, семеня, приближался к ней и кричал:

— Домой, домой! Лила, дурища, иди домой, уже утро!

Рычала волчица страшно, но когда до Фаррелла осталось меньше квартала, она вновь развернулась и метнулась через улицу в сторону Вест-Энд-авеню.

— Вот и умница, — сказал Фаррелл и заковылял следом.

Перед восходом солнца изрядное число обитателей Вест-Энд-авеню выходят, чтобы прогулять своих собак. Фаррелл и сам так часто выгуливал здесь бедного Грюнвальда, что знал многих из этих людей в лицо, а с некоторыми даже беседовал. Среди тех, кто ни свет ни заря выходил на улицу, было немалое число проституток и гомосексуалистов — судя по всему и те, и другие в обязательном порядке заводили собак, во всяком случае в Нью— Йорке. Почти всегда одни, они мирно прогуливались взад-вперед по Девяностым улицам, следом за своими маленькими, суетливыми собачонками, заключив недолгое перемирие с городом и со сходящей на нет ночью. Фарреллу порой мерещилось, что на самом деле все они спят, что только в этот час им и удается немного отдохнуть.

Роби и двух его собачонок, Булку и Пончика, Фаррелл признал издали. Роби жил в квартире прямо под Фарреллом и жил обычно несчастливо. Собачонки были наводящими оторопь помесями чихуахуа с йоркширским терьером, но Роби их любил.

Первым Лилу увидел Пончик, кобель. Он в восторге загавкал, приветствуя ее и предлагая свои услуги (согласно Роби, Булка ему прискучила и вообще он предпочитал дам покрупнее), выдрал поводок из хозяйской руки и кинулся Лиле навстречу. Волчица бросилась на него еще до того, как он осознал свою роковую ошибку, отчаянным прыжком увернулся от нее и, подвывая от ужаса, помчался к хозяину.

Роби закричал, Фаррелл изо всех сил рванулся вперед, но Лила сшибла Пончика с ног и, не позволив даже упасть на землю, разорвала ему горло. И согнулась над телом, жутко зарывшись в него мордой.

Роби приблизился к Лиле достаточно, чтобы броситься на нее и попытаться оттащить от своего мертвого пса, но вместо того повернулся к Фарреллу и принялся с порядочной силой и точностью молотить его кулаками.

— Проклятый, проклятый! — рыдал он.

Булка, вопя, как мандрагора, удрала за угол. Фаррелл, подняв перед собой руки, прикрывался ими от ударов, не перестава между тем орать на Лилу, пока не сорвал голоса. Но Лилой владела безумная жажда крови, а какова она в такие минуты, Фаррелл никогда даже не пытался вообразить. Псов, любивших ее всю ночь, она почему-то пощадила, однако теперь ею владела жажда. Она месила мордой тело Пончика, тычась в него, будто сосущий щенок.

По всей утренней улице заливались трубным лаем собаки. Уворачиваясь от мягких кулачков, Фаррелл смотрел, как они, путаясь в волочащихся поводках, приближаются аллюром, слишком быстрым для их коротких ножек. По большей части это были мелкие, забалованные песики, перекормленные, одышливые и далеко не юные. Владельцы песиков выкрикивали вдали их недостойные мужчин имена, но они отважно ковыляли навстречу собственной смерти, вылаивая обещания, далеко превосходящие размерами их самих, и ни один из них не оглянулся назад.

Волчица подняла багровую по самые глаза морду. Песики начали запинаться, ибо им ведом был запах убийцы, и они при всей их глупости и близорукости умели понять, кто перед ними стоит. Однако им ведом был также запах любви, а сами они были все до единого джентльмены.

Она убила первых двух, приблизившихся к ней, — шпица и кокер-спаниеля — дважды лязгнув челюстями. Но полакомиться не успела, поскольку на нее вскарабкались три пекинеса, даром, что им пришлось для этого залезть друг другу на спину. Лила молча крутнулась, и пекинесы разлетелись в стороны, скулящие, но невредимые. Впрочем, стоило ей отвернуться, как вся троица снова оказалась тут как тут, только теперь к ним присоединилась пара доблестных пуделей. Одного из них Лила прикончила, обернувшись еще раз.