Лихие годы (1925–1941) - [39]

Епископы и образованные священники (типа о. Василия Верюжского) обычно ссылались на закон об отделении церкви от государства. Однако менее ученые представители иосифлянства оперировали совсем другими аргументами, заимствованными из арсенала Союза русского народа. Меня сразу оттолкнула от иосифлянского движения явно черносотенная идеология, к которой я и тогда питал непреодолимое отвращение. Зоологический антисемитизм, ссылки на «Протоколы сионских мудрецов» и даже на дело Бейлиса (не говоря уже о монархических идеях) были той питательной средой, в которой развивалось иосифлянство. Хотя в то же время стремление к мученичеству, беззаветная преданность своим идеям, экстатическая религиозность внушали невольное уважение.

ГПУ было в первый момент, видимо, озадачено: за последние 5 лет оно отвыкло от такого открытого и бесстрашного протеста. Во всяком случае в течение двух лет репрессий не последовало. Здесь, видимо, опять помог горький опыт обновленчества: ГПУ опасалось скомпрометировать митрополита Сергия, обрушившись репрессиями на его противников; в результате народ мог бы отшатнуться от сергиевского духовенства как от агентов ГПУ.

Между тем, к весне 1928 года положение сторонников митрополита Сергия в Питере стало совершенно отчаянным; епископы Николай и Сергий оставались в полном одиночестве, кафедральный собор (Спаса-на-крови) от них отошел, в лавру их служить не пускали. Ни один епископ с ними не служил. В прощенное воскресенье и в неделю православия совершались традиционные богослужения в Троицком соборе на Измайловском проспекте. Обычно эти богослужения (вечерня в прощенное воскресенье и литургия с чином православия в первое воскресенье великого поста) собирали все городское духовенство. На этот раз присутствовало не более десяти батюшек. Огромный, облицованный мрамором бывший собор Измайловского гвардейского полка, в котором когда-то венчался Достоевский, был наполовину пуст. И вот, на второй седмице великого поста церковный Питер облетела странная весть, которую церковные люди передавали друг другу с недоуменным пожиманием плеч, веря и не веря. В Питер был назначен митрополит, и им оказался не кто иной, как знаменитый монархист, в прошлом один из крупнейших деятелей Союза русского народа, митрополит Серафим Чичагов. Известие было поистине удивительное.

Митрополит Серафим был личностью яркой и широко известной в старой России. Представитель аристократии, внук знаменитого деятеля 1812 года адмирала Чичагова, митрополит Серафим носил в миру имя Леонид. Родившись в 1853 году, Леонид Чичагов окончил Пажеский Корпус (самое привилегированное аристократическое учебное заведение из всех существовавших в России). По окончании Пажеского Корпуса и Артиллерийской академии, Леонид Чичагов зачисляется в Преображенский Лейб-гвардии Его Величества полк. В 1877–78 годы поручик Чичагов, участвуя в русско-турецкой войне, совершает при осаде Плевны чудеса храбрости, распорядительности, сам Скобелев отмечает его имя в приказе по армии. Главнокомандующий армией, Великий Князь Николай Николаевич старший, возлагает на него георгиевский крест. Уже в 1887 году, когда Леониду Чичагову было 34 года, мы видим его в чине гвардейского полковника. Полковник Чичагов, однако, не был узким человеком. Способности его были многосторонни: в это время он издает на французском языке, которым владеет в совершенстве, монографию в трех томах, посвященную памяти своего знаменитого деда. В то же время он увлекается медициной (и является сторонником модного тогда метода гидропатии), а также живописью. В Москве, в храме Ильи Пророка в Обыденном переулке, до сих пор можно видеть великолепный образ: Христос в белом хитоне — его работы.

Полковник Чичагов с детства отличался необыкновенной религиозностью, чему в немалой степени способствовало раннее сиротство: он еще в детстве потерял сразу обоих родителей и, как он сам рассказывал, привык искать утешение в религии. Будучи полковником гвардейского Преображенского полка (он ведал артиллерийской частью), Леонид Чичагов был старостой Преображенского собора на Литейном проспекте и вкладывал в церковное хозяйство немалые средства. К 1890 году относится его знакомство с о. Иоанном Кронштадтским, у которого он становится близким человеком. В 1894 году Леонид Чичагов совершает невероятное сальто-мортале: подает в отставку и объявляет о своем желании стать священником. Это произвело настоящий шок у его близких, в том числе у его жены-аристократки. «Вы думаете, легко было моей жене, когда о. Иоанн Кронштадтский ей сказал: Ваш муж должен быть священником», — вспоминал через много лет митрополит Серафим. Полковник Чичагов осуществляет свое намерение: он переезжает с семьей в Москву и вскоре становится священником наиболее аристократического прихода — церкви Румянцевского музея, того самого храма, который сейчас превращен в одно из помещений библиотеки им. Ленина. Через несколько лет о. Леонида постигает новое несчастье — умирает его жена, и священник Чичагов принимает монашество с именем Серафим, в честь глубоко им чтимого, тогда еще не канонизированного преп. Серафима Саровского. Будучи возведен в архимандриты, о. Серафим сразу же получает назначение, соответствующее его прежнему званию, его назначают настоятелем Суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря — знаменитого монастыря-тюрьмы. Тут сразу проявляются специфические черты отца Серафима: барская размашистость, кипучая энергия и барская снисходительность. Он был строгим и вместе с тем добрым начальником. Когда в монастырь привезли священника о. Герасима Цветкова, заключенного за обличение Синода в неправославии, отец Серафим его встретил во дворе монастыря со словами: «А! Ты все пела — это дело: Так пойди-ка…» — и он ткнул пальцем в направлении тюрьмы. В то же время улучшил содержание узников, освободил и постриг в монахи Василия Рахова (архангельского мещанина — богоискателя) и ходатайствовал почти за всех арестованных. Благодаря его хлопотам вскоре тюрьма опустела, в ней не осталось ни одного заключенного.