Лихие годы (1925–1941) - [115]

Так и в 1937 году я нисколько не изменял своего поведения по одной причине: я просто не отдавал себе в полной мере отчет о грозящей мне опасности. Всех людей вокруг себя я считал честными, ко всем относился дружески и как-то совершенно упускал из виду, что на свете есть сексоты. Впрочем, как сказано выше, учительство было богадельней. Видимо, так считало и НКВД: среди учителей (во всяком случае в Питере) арестов почти не было. Считали — что возьмешь с этих нищих чудаков?

А между тем атмосфера все сгущалась. Буквально каждый день приносил какую-нибудь новую жертву. Арестованный человек проваливался как сквозь землю; его ссылали без права переписки, и никто не знал, где он. Все родственники в лучшем случае немедленно выселялись из Ленинграда. То, что так поразило меня в 1935 году, при высылке из Ленинграда «бывших» в течение 24 часов, не только больше никого не поражало, но считалось наилучшим исходом. Худший исход — когда родственники в качестве членов семьи врагов народа (ЧСВН) разделяли участь арестованного и тоже исчезали в лагерях навсегда.

Расскажу о судьбах известных мне людей, попавших в это время в жернова страшной машины. Моя двоюродная сестра, Тамара Романова, безобидная, тихая девочка, за несколько лет перед тем вышла замуж за 18-летнего деревенского парнишку из-под Луги. У парня была странная фамилия, подававшая повод шуткам; его звали Евгений Свиньин. Типичный деревенский парень, трудолюбивый и способный, он поступил в Институт путей сообщения, был там круглым отличником и активным комсомольцем. Весной 1937 года он должен был сдать дипломную работу. В это время пришла Ольга — старая нянька, жившая до революции лет 20 в семье Романовых, вынянчившая всех трех детей. Тогда она жила в домработницах в соседнем доме, у инженера Ермакова, но часто навещала старых хозяев. В этот день она пришла грустная и с порога сообщила новость: «Ермакова арестовали!» Тетка и Тамара всполошились, а Женя Свиньин, сидевший за чертежами, сказал: «Арестовали — значит не зря. Зря не посадят». Ровно через неделю Евгения также арестовали. С тех пор прошло уже почти 40 лет. Куда только ни обращались, кого только ни запрашивали! Запрашивали и родители Жени, и жена, и теперь уже взрослый сын. Просили сообщить, какова его судьба, ничего неизвестно. Все только пожимают плечами: «Никаких документов нет. Видимо, дело затерялось. Ни в каких списках репрессированных такой не числится». Двоюродная сестра в это время была на сносях. На другой день после того, как она родила сына, она получила обычное предписание: в 24 часа выехать из Ленинграда в село Белозерку Курганского района Челябинской области. Просили отсрочить выезд, пока оправится от родов, — никто слушать не захотел. Уехала, оставив ребенка на попечении матери и бабушки, той самой, которая в свое время вынянчила и меня.

Здесь все характерно: и реплика Жени, показывающая наивность советского человека тогдашней формации, который еще верил в справедливость советского режима, и абсолютная случайность арестов (просто надо было выполнить контрольные числа, показать бдительность, а для этого нужны были жертвы), и, наконец, абсолютное безразличие к человеческим судьбам, холодная жестокость чекистов. Интересно, что за два года до этого Сталин произнес свою знаменитую речь на выпуске курсантов Военной Академии, где призывал к заботе о человеке.

Аналогичный случай произошел в это время с моей знакомой в Самарканде, у которой за несколько дней до ареста какая-то дама спросила: «Извините, Вы не были в лагере?» (В Средней Азии очень много бывших лагерников). На это моя приятельница гордо ответила: «Этого не было и не могло быть!» Дама робко сказала «извините» и отошла. Быть может, этой даме принесло бы некоторое удовлетворение узнать, что моя приятельница, арестованная через 4 дня после этого разговора, провела 10 лет в лагерях и до самой смерти не смогла вернуться в нормальную колею.

У нас был сосед по квартире, юрисконсульт Мюллер. Коренной петербуржец, стопроцентный советский человек, активный «деятель» местного домоуправления, общественник. Вдруг арестовали. Его теща и хорошая, милая девочка-дочка лет 16-и были немедленно высланы. Тоже как в воду канул: где, когда умер, в каких лагерях, — ничего неизвестно. У отца был сослуживец Скворцов, известный ленинградский инженер, участник гражданской войны, награжденный орденом Красного знамени. То же самое.

По России точно проходила эпидемия чумы или холеры; не разбирая, косила первых попавшихся людей, всех, кто попадет под руку. В это время ленинградское управление НКВД возглавлялось Заковским, циничным, наглым карьеристом, авантюристом, который хвастал тем, что был когда-то соратником Дзержинского. Помню одну его статью в «Ленинградской правде», прямо подстрекавшую к ложным доносам. В начале статьи этот «государственный деятель» давал советы простым людям о том, как должен поступить «советский человек». Он говорил: «Ты видишь — твой сосед живет не по средствам. Что сделает в таком случае обыватель? Посудачит с женой и забудет об этом. Но не так должен поступать советский человек: он должен немедленно сообщить об этом органам. Вот недавно мы получили заявление от одного рабочего, что ему подозрительна (хотя он и не имеет фактов) бухгалтер — дочь попа. Проверили: оказалось, что она враг народа. Поэтому не следует смущаться отсутствием фактов; наши органы проверят любое заявление, выяснят, разберутся». Надо сказать, что подобные призывы не пропадали даром: со всех сторон сыпались доносы; доносили враги, доносили друзья, доносили жены. Доносили из мести, из желания выслужиться, были и оболтусы, принимавшие всю эту газетную чепуху всерьез. Я знал одну студентку, в общем не плохую, но донельзя ограниченную девушку, которая, придя в кинотеатр, «усмотрела», что на поясном портрете Ворошилова, на ордене Ленина, виден полковничий погон (тогда еще в советской армии погон не было). Как она могла рассмотреть на поясном портрете, где орден был раз в пять меньше обычной величины, погон и определить, что он полковничий, — никому не известно. Она немедленно вызвала заведующего кино. Он побледнел как смерть, услышав такой сюрприз, и приказал немедленно снять портрет. Это случай эпизодический, но я знал нечто подобное в масштабах города.